Мы встретились с девушками на съемке буквально за несколько дней до того, как президент перенес празднование Дня медика с 18 июня на 27 июля. Но никаких сомнений в том, стоит ли переносить публикацию интервью, у нас не было: рассказы этих медиков не имеют срока годности или привязки к датам. Тем более девушки стали лицом благотворительной кампании ювелирного бренда Minimal, который по случаю своего пятого дня рождения решил перечислять часть средств (50 грн от каждого заказа), чтобы собрать 500 000 грн на нужды добровольческой организации парамедиков «Госпитальеры» и 207-го батальона ТрО. С 19 июня по 9 июля за донат от 1000 гривен вы гарантированно получите патриотические серебряные серьги Minimal, которые станут символическим напоминанием о том, ради чего мы все сегодня боремся.
.jpg)
Вместе с Риной Резник, Екатериной Галушкой и Ириной Приходько мы не только примеряли украшения-обереги, но и поговорили о том, как и когда они стали медиками в батальоне «Госпитальеры», что им дается на фронте тяжелее всего, как переключаются на жизнь в тылу и что сделают первым делом после победы. Если позволите сделать спойлер, то я скажу: у каждой из этих девушек столько жизнелюбия и силы, что хватит на всех, кто хотя бы на секунду потерял веру или силы двигаться дальше.
Рина Резник
.jpg)
О жизни до 24 февраля 2022 года
Я была школьной учительницей биологии и классным руководителем 10-Б класса. Интересовалась наукой и занималась нейрофизиологией — лечением травм головного мозга. Готовилась к научной поездке в Японию. 24 февраля я встретила со своим соседом и его девушкой. Мне с утра нужно было идти в лабораторию, помню, как писала подруге: «Ну сколько можно уже? Боже, у меня планы!» Тревожного чемодана у меня не было, хотя никаких иллюзий в отношении намерений России я тоже не питала. Дело в том, что во время учебы в университете я жила в Харькове и хорошо прочувствовала еще там отклик Майдана, а уже потом и войну на Донбассе. Мне было еще совсем немного лет — может быть, 15, — когда мы начали ездить на Донбасс для эвакуации гражданского населения. Поэтому первой реакцией 24 февраля было что-то вроде «Что, опять?» — потом закурила сигарету и начала думать, куда себя приткнуть. Через пару дней мне позвонили друзья и предложили пойти в Голосеевскую ТрО. Там я заявила, что умею шить раны (я действительно проходила курсы первичной помощи в университете). Первые полторы-две недели была в Киеве, потом, когда начались бои за Ирпень, вступила в добробат «Карпатська Січ», после чего нашу ТрО перебросили на Горловку.
О нынешних обязанностях
После того как моя бригада зашла в Соледар, я на время осталась в Киеве, где сотрудничаю с Министерством здравоохранения и выполняю важную административную миссию. Я решила уделить время и усилия тому, чтобы на законодательном уровне улучшить состояние военной медицины в нашей стране. Потому что в какой-то момент мы оказываемся в той точке, когда есть и ресурсы, и медикаменты, но из-за недостаточного уровня квалификации врачей (или других объективных причин) мы теряем наших ребят. Дело в том, что работа с травмами гражданских и травмами военных очень сильно отличается. Конечно, украинским медикам не хватает такого опыта. Кроме того, есть вопросы по логистике. Потому что травмированного в гражданских условиях мы через полчаса можем доставить в больницу. На войне такого нет. Даже от Соледара до Бахмута 40 минут, до Краматорска — еще полтора часа. Это все драгоценное время. Поэтому мы должны научиться особому обращению с травмами. В Европе тактическая медицина — привилегированный формат, у военных медиков есть то, чего нет у гражданских.
Моя деятельность сосредоточена на проблеме переливания крови на фронте, в обеспечении надлежащих условий для этого. Поэтому вместе с министерством, с Украинским центром координации, с фондом «Соломенские котики» активно популяризируем эту тему. Я со своей стороны пишу нормативно-правовые акты в министерстве, Алина Михайлова и Маша Назарова дают интервью и проводят обучение. Вместе с «Соломенскими котиками» мы собрали на это дело полтора миллиона гривен. Теперь будем собирать на закупку холодильников, систем тестирования крови. И наша цель — к следующей зиме обеспечить надлежащим количеством крови не менее 30-40 подразделений, чтобы у них было все необходимое для этого и чтобы они могли адекватно с этим работать. Потому что смерти неизбежны, но есть такие, которые можно предупредить. Военные травмы — это в 70% кровопотери. Мы не можем допустить, чтобы наши ребята просто истекали кровью.
О самых сложных моментах на фронте
Для меня самыми тяжелыми были моменты безделья. Когда какое-то относительное затишье на фронте, а ты сидишь в подвале, смотришь в стенку и не можешь выйти, потому что есть угроза попасть под обстрел. Последняя моя ротация была под Бахмутом, когда там уже было достаточно горячо: конец февраля — начало марта. Мы находились в самом центре города. И ты не можешь выйти подышать воздухом даже на пять минут, потому что ты заходил условно в девятиэтажку, а через несколько часов уже минус два этажа, потом еще минус два. Я работала с пехотой, а среди пехоты раненых почти не бывает. Выезжала на эвакуацию раз в три дня, а так в большинстве своем сидела в темном помещении, затхлом, гадком. Казалось, что порой от безделья начинала терять здравый смысл. Но из плюсов — пересмотрела все фильмы. (Улыбается.) Будучи на войне, благодаря Starlink я не знала, что такое блэкауты.
Об историях, которые поразили больше всего
Обычно я рассказываю смешные истории, потому что этот ремарковский вайб мне не очень по душе. По большей части рассказываю оптимистичные истории о наших военных, какие они классные и крутые, рассказываю анекдоты, порой даже вульгарные. Рассказываю о гражданских из Соледара и Бахмута, потому что очень часто слышу ложные утверждения, что там нет людей. А мне важно донести до общества, что там люди есть и они в реальной опасности. Помню, как вывозила раненых гражданских из Соледара, одного из которых не удалось спасти. Мы везли назад тело, чтобы родные могли его похоронить. И только после этого его жена решила выехать. У меня мелькнула мысль: «Если бы она сделала это хотя бы вчера». Ибо Соледара уже нет, он уже стерт. И я смотрю на людей, которые еще держатся за что-то, и думаю: «Ну почему?» Особенно жалко детей. Помню, как забирала с поля тело, буквально собирала по кусочкам, и ко мне подошла девочка лет 14, красивая очень, с русыми волосами и голубыми, но стеклянными глазами, и спросила меня: «Есть сигарета?» Бывает, что ищешь доноров, находишь какую-то квартиру, а там женщина, наколотая успокоительным, и ты уговариваешь ее уехать.
О жизни в тылу и мотивации
Изредка ко мне приходят мысли типа «У меня украли молодость», но я себя останавливаю. Я вспоминаю, как «все эти восемь лет» сама жила плюс-минус такой жизнью, какой сегодня живут в Киеве. Но я не жалею, что проживаю эту войну именно так. Поэтому планирую закончить свои административные вопросы и пойти в ближайшие недели на мобилизацию.
Мне не нужна мотивация. Когда-то один замечательный человек сказал, что утром его мотивирует идти на работу будильник. Вот и я встаю и иду работать. Откровенно: мне комфортно в нынешнем состоянии. Мне искренне жаль людей, которым страшно и которые страдают. Когда меня спрашивают, как я борюсь с грустью и страхом, я честно отвечаю, что не борюсь. Это мои важные эмоции, которые я позволяю себе испытывать в полном объеме. Я искренне убеждена, что ничего более важного, чем эта война, не может быть в нашей жизни, это самые масштабные события, а потому это время нужно прожить, а не переждать. Утомляться, отдыхать, скучать будем потом.
О планах после победы
Я не верю в окончание войны в ближайшей перспективе, разве что в окончание активной фазы. Но когда война все-таки закончится, кому-то придется остаться в армии. Я не знаю, буду ли это я, но в разрезе сегодняшнего дня это для меня дело чести. Вероятно, как и многие из нас, буду заниматься восстановлением Донбасса, страны в целом. А когда представится случай, поеду пожить немного в Африке. Очень хочу посетить Нигерию, Йемен, Катар, Ливан.
Екатерина Галушка
.jpg)
О жизни до 24 февраля 2022 года
Четыре года назад я работала в международной организации, мечтала стать миротворцем ООН и приближать мир во всем мире. Сегодня мне стыдно за свои стремления, потому что реальность, которую мы проживаем ныне, показала, кто есть кто. Мой путь как боевого медика начался с вопроса к себе: «А что я сделала для своей страны, для победы в этой войне?» Я принялась искать варианты, как найти себя, как реализоваться. И мне попалось сообщение в соцсетях о подготовке от «Госпитальеров», которая начиналась через полторы недели. Мне повезло, и я успела податься, потому что вскоре туда стояли уже безумные очереди. Я прошла обучение и уехала на первую свою ротацию. Сейчас работаю в ВСУ коммуникационщиком, занимаюсь информационным полем (фронтом назвать это у меня язык не поворачивается). А как боевой медик ездила на ротации и усиливала медицинские подразделения, работавшие на передовой. Хотя сложно сказать, что до 24 февраля были какие-то мегаважные задачи, потому что, так или иначе, это была небольшая передышка перед полномасштабным вторжением, перед этим трудным этапом. Большинство обращений было гражданского характера (то зуб болит, то горло), и буквально несколько раз приходилось оказывать помощь именно тем, кто пострадал на востоке в результате боевых действий.
О деятельности в первые месяцы полномасштабного вторжения
Около месяца я занималась своей основной работой, выполняла задачи, которых стало в десять раз больше. Очень важно отслеживать информационное поле, быстро анализировать все, мониторить, выпускать отчеты. Мир не понимал, что происходило, Украина до конца не понимала, что происходило. Затем в середине марта я поехала к Яне Зинкевич на базу «Госпитальеров» и сообщила о своей готовности снова к ним присоединиться. Для меня было важно физически присутствовать на войне. Какой бы важной ни была информационная работа (а она действительно очень нужна и способна сохранить тысячи жизней), мне все равно хотелось быть на фронте. Тем более к тому времени я уже похоронила своего парня Антона. Он шел освобождать Мариуполь со своим подразделением, но в Мариуполь они так и не смогли пробраться. Он погиб в бою. Поэтому после этой потери я испытывала потребность в физической активности, мне хотелось делать что-то руками, чтобы отвлекаться хоть чуть-чуть от ужасных мыслей, которые постоянно витали в голове. Первое время хотелось мстить, а затем хотелось всеми возможными способами приблизить логический финал этой войны — нашу победу. Яна дала мне руководящую должность, чему я, честно говоря, не очень радовалась, потому что я ответственный исполнитель, но не самый образцовый командир. Хотя на самом деле это меня очень сильно отрезвило, так как на тот момент я не готова была нести ответственность за себя, но нести ответственность за других людей — это уже другая история, которая охлаждает голову и приводит мысли в порядок. С середины марта до середины апреля мы работали в Киевской области: Буче, Гостомеле, Ирпене, по дороге проезжали несколько раз Демидов. Затем мы поехали на восток и работали на Авдеевском направлении. Это было лето, очень сложный этап, когда россияне пытались прорваться со всех сторон. Оттуда осталось много воспоминаний: и хороших, и очень плохих.
О самых сложных моментах на фронте
Физически можно привыкнуть абсолютно ко всему. Работа медика не сложна физически, особенно сейчас, когда есть прекрасное обеспечение машинами и ты можешь быстро передвигаться из одной точки в другую. Смерть никогда не становится абсолютно нормальной, но к ней тоже привыкаешь. Наверное, это уже не вызывает много эмоций, но все равно, когда после личной потери ты везешь погибшего человека или человека, который сейчас может умереть от тяжелых ранений, в первую очередь думаешь о его семье. Так или иначе, это изнуряет. А ко всему прочему привыкаешь. Это как работа любого врача, того же патологоанатома. Мы же не спрашиваем, тяжело ли ему, он просто делает свою работу.
О разнице между работой с военными и с гражданскими
С гражданскими мы работали гораздо реже, чем с военными. В частности, мы вывозили из Авдеевки и раненых, и погибших, которые по разным причинам не смогли уехать. Работать с ними морально тяжелее, чем с военными. Ведь военные — это люди, сознательно вставшие на этот путь: когда ты идешь на войну, ты понимаешь, что с тобой может случиться. Гражданские — это категория общества, которая обычно не готова к войне.
Об историях, которые поразили больше всего
Одну из таких историй я всегда вспоминаю, когда хочу пожаловаться на жизнь. Военный во время минометного обстрела остался на позициях сам, кто-то погиб, кому-то удалось эвакуироваться. Осколок попал ему в шею и задел артерию, до ближайших медиков далеко, погибнуть в такой ситуации максимально легко. Но он не растерялся и в первые же секунды пальцами зажал артерию, пробежал 150 метров, дальше прошел к военным поблизости, которые его подобрали и передали нам в руки. Мы уже летели навстречу, едва узнав о нем. Мы выполнили весь объем помощи, передали его в стабилизационный пункт. Потом я интересовалась его судьбой: он выжил, с ним все хорошо. Но для меня эта история о мощном желании жить, когда кажется, что вокруг все против тебя и ты вряд ли сможешь выбраться отсюда и выжить, а ты все равно выживаешь.
Вторая история с грустным финалом, ее я называю словами Тараса Матвиева «Ты достоин утреннего солнца». Мы сидели на опорном пункте, ждали, когда нам передадут раненого. И возле нас курил один парень в вышиванке, громко что-то рассказывал и смеялся. О нем говорили: «Он только приехал, у него вчера свадьба была». И жена с ним была рядом. Она — волонтер, которая приняла решение пойти за ним. Этот момент меня тогда поразил, потому что она гражданский человек, а Авдеевка каждый день находилась под мощными обстрелами, прорывами, наступлениями… И вот на следующий день я просыпаюсь и слышу, как мое командование матерится, шмыгает носом и повторяет: «Как?» И я узнаю, что парень, который еще вчера громко что-то рассказывал и смеялся, был убит русскими. Когда забирали его тело и закрывали в мешок, он так и был в этой вышиванке. А в его личных вещах нашли детский рисунок с подписью: «Возвращайся живым. Все будет хорошо». Его жена потом писала мне, пыталась найти ответ, как это могло произойти, ведь она видела его за несколько часов до этого, и все было хорошо. Он просто перебегал из одной точки в другую. Я пыталась поддерживать ее, потому что я прошла через это и понимала ее боль. Эта история очень сильно отразилась на мне. Это тело в вышиванке стало для меня символом того, за что мы боремся — за нашу идентичность. И мы готовы за нее убивать, потому что так нужно. Эта вышиванка, окропленная кровью, стала для меня символом Украины.
.jpg)
О силах и мотивации
Я каждый раз говорю себе: «Все, я больше не могу, я устала» — и каждый раз нахожу в себе новые силы. Во-первых, это стремление показать всему миру, что я сильная. Я не хочу, чтобы меня жалели и сочувствовали мне, потому что я способна все это выдержать. К тому же у меня есть мотивация. За себя я не волнуюсь — умираешь однажды. Но у меня есть любимый человек, близкие друзья. И ради них следует бороться. Чтобы у них все было хорошо, чтобы они остались целыми, чтобы война закончилась и все вернулись домой. Поэтому я найду в себе необходимые силы — кто, если не я? Я знаю, что есть куча людей, которые могут делать то, что сейчас делаю я. Но для себя я одна. И я хочу быть той, кто сделает все, что нужно. Я хочу любить, хочу, чтобы меня любили. Я не хочу собирать вещи любимого человека, чтобы он ехал на боевое задание. Я хочу, чтобы он был рядом. А значит, нужно за это бороться.
О жизни в тылу
Есть такая шутка: ПТСР не может случиться у того, у кого он уже есть. Это обо мне. У меня был посттравматический синдром, долгое время я проходила терапию с психиатром и психотерапевтом, мне было тяжело найти себя в гражданском мире. Я считала, что мне лучше вернуться на фронт, потому что здесь, в тылу, никто ничего не понимает, всем все по барабану. Но в ходе терапии я поняла, что гражданские не забывают о войне, они просто адаптируются к ней. И это нормально. Мы на фронте точно так же адаптируемся: к режиму, к еде и даже к смерти. Бывает, иногда проскочит обида и мысль: «А ну все собрались и на фронт». Но во-первых, война дойдет до каждого, потому что ресурсы исчерпываемые. Война — это марафон. А во-вторых, государство должно функционировать. Ибо кто закрывает нам сборы, кто сбрасывает средства на машины, дроны, кто покупает нам медикаменты, благодаря кому у нас есть форма? К примеру, я из добровольческого батальона, государство меня не обеспечивает и не выдает помощь от других стран. Поэтому я могу получить какую-то поддержку, финансирование и обеспечение только от людей, которые работают в барах, открывают кофейни, платят за кофе в этих кофейнях, которые ходят в офисы и выполняют свою привычную работу. У них нет такого огромного риска, как у военных, но именно благодаря им я сыта, обута и могу выполнять свои задачи. И когда я устану, то мне на смену придут другие, знаю, что сейчас очередь в полторы тысячи стоит. Пока мы выигрываем время для тех, кто еще учится. И когда говорят, что добровольцев нет, я вижу, что добровольцы подрастают, добровольцы сейчас учатся. Я очень против того, чтобы военные сами копали пропасть между собой и гражданскими. Потому что мы нуждаемся в поддержке друг друга.
О планах после победы
У меня единственная мечта: хочу жить в домике у моря, потому что я обожаю море! И чтобы там была маленькая сыроварня. Чтобы было вино и любимый рядом. Чтобы к нам приезжали друзья. Чтобы семья была в безопасности. Больше ничего не желаю. Просто покоя.
Приходько Ирина (позывной «Мавка»)
.jpg)
О жизни до 24 февраля 2022 года
Сегодня я представляюсь как младший лейтенант запаса медицинской службы, но до 2015 года понятия не имела, что такое медицина на поле боя. С 2008 года я работаю в Центральной городской больнице Ровно врачом-неврологом. С начала войны в Украине я интересовалась тактической медициной теоретически, а с 2017-го стала ездить на ротации в зону АТО, прошла недельную подготовку «Госпитальеров», и понеслось. На ротации ездила во время своих ежегодных отпусков, иногда уходила в отпуск за свой счет. К полномасштабному вторжению в батальоне начали готовиться где-то за полтора года под четким руководством комбата Яны Зинкевич. Но по-видимому, никто не был готов к таким масштабам военных действий, тем более к наступлению на Киев с севера (хотя это направление тоже учитывалось). И уж точно нельзя было представить всю низость, на которую способны россияне, и циничность, с которой они совершают ракетные обстрелы гражданских объектов. 24 февраля я встретила на работе, на ночном дежурстве. Накануне вечером мы обсуждали с медсестрами возможность наступления, а около шести часов утра были шокированы новостями.
О нынешних обязанностях
Поскольку я живу в 150 км от границы с Беларусью, некоторое время пришлось выдержать, чтобы понять, развернутся ли военные действия в нашей области, тем более что 25 февраля был ракетный удар по Ровно. Когда стало ясно, что наш участок более или менее стабильный, в марте я выехала на ротацию и полтора месяца провела на границе Донецкой и Запорожской областей. Много времени и сил уходило на логистику волонтерской помощи. Друзья в Украине и из-за границы помогали с медицинскими расходниками, тепловизорами. Затем в течение года было еще несколько ротаций. Как врач в основном была на второй линии эвакуации, это называется медэвак. Кейсевак — это специальные экипажи на высокопроходимых автомобилях, которые вывозят раненых непосредственно с нуля. Первую помощь оказывают они, а наша задача довезти раненых в стабпункт или госпиталь. Даже если я дома, не на ротации, всегда готова принять звонки или сообщения от ребят относительно лечения. Если сама не справляюсь с рекомендациями, привлекаю к консультациям коллег других специальностей.
О самых сложных моментах на фронте
Есть много вещей, которые человек в обычной жизни не может воспринимать нормально: холод и экстремальные условия, боль, вид ранений, страх, психологические проблемы в общении. Но это все не столь критично для медика со стажем. Однако в прошлом году я хорошо осознала, что у меня есть фобия: отсутствие связи и четкого понимания ситуации вокруг. Не важно, нахожусь ли я в боевой обстановке (тогда это очень усложняет выполнение задач) или это посестры/побратимы там, а я дома и с ними нет связи... Поэтому поседела за прошлый год. У каждого есть свои слабые места. Если смотреть более глобально, то очень трудно воспринимать наши потери. Очень большие потери. Большая цена нашей свободы. И экологическая беда, которую принесла война в Украине. Мы будем ощущать все это еще десятилетиями.
Об историях, которые поразили больше всего
Человеческие судьбы — это то, что сопровождает врача всю жизнь. Их очень много, и каждая особенная. Меня всегда поражают побратимы и посестры, у которых есть дети, и они едут на ротацию, а то и идут на контракт. У одного нашего побратима пятеро детей! Я перед такими людьми благоговею. Этот человек жертвует не только своей жизнью, но и полноценной жизнью своих детей. А еще я испытываю особое уважение к добровольцам УГА. Последний год мои ротации были преимущественно в подчинении 3-го Отдельного батальона УГА «Волынь». Я знаю старых «волыняк» еще с того времени, когда они не были батальоном, — с 2020 года. Большинство из них воюет с самого начала, с 2014 года. Представьте: человек все эти годы прожил на войне. И когда я говорю «старых», то имею в виду не возраст. Есть старшие воины, конечно. С одним таким я шла рядом на Марше в Киеве в 2020 году, ему было 73. Но есть ребята, годящиеся мне в сыновья. Так, с одним побратимом я познакомилась, когда ему был 21 год и он уже руководил своим отдельным подразделением. Оказалось, что на войну он ушел в 19 лет.
Также у меня есть посестра, с которой мы познакомились на обучении «Госпитальеров» — она пришла туда после окончания первого контракта в ВСУ. Потом работала на ротациях с «Госпитальерами», а затем заключила второй контракт в ВСУ, освоила специальности боевого медика, сапера, а уже через месяц после полномасштабного вторжения заключила третий контракт в ВСУ. Она руководит подразделением разведки, поэтому имя не указываю. Сама из Мариуполя: потеряла там все: жилье, собаку, могилы родителей, связь с братом. У нее осталась только служба в ВСУ. Я хочу, чтобы украинцы понимали, какие люди защищают наше спокойствие и свободу.
Еще как врача меня поражает запущенность болезней во время войны. Впечатляет ситуация, когда средства защиты держат человека от смерти на расстоянии одного сантиметра. Так было с нашим побратимом. Пуля попала в шлем в сантиметре от виска. Средства защиты — это важно! И наоборот: пренебрежение защитой, опрометчивое и легкомысленное поведение уже многим стоили жизни. К несчастью.
.jpg)
О жизни в тылу
Балансирование между войной и мирной жизнью уже давно стало для меня привычным. О недостаточной сознательности гражданского населения можно говорить много. Это, с одной стороны, нормально. Гражданский человек не может понимать, что происходит на фронте. У него есть свое личное, часто ложное представление об этом. И это меня даже немного раздражало некоторое время после 24 февраля. Но как человек, знающий психологию, понимаю, что все мы разные, с разным сознанием, защитными реакциями, уровнем ментального развития. Сейчас население преимущественно понимает, кто враг и что нужно делать нам. Мой круг друзей пополнился большим количеством волонтеров, значительная часть русскоязычных киевлян перешла на украинский. Это очень ценно! Поскольку я проживаю в Ровно, но достаточно часто посещаю столицу, чтобы потанцевать танго, Киев мне необходим как воздух именно мирный! Это моя психологическая перезагрузка и переключение на «гражданский режим» уже несколько лет. Но сейчас без тактической аптечки я по Киеву передвигаться уже не рискую. И было бы хорошо, если бы каждый гражданский в тылу позаботился о своей индивидуальной аптечке или хотя бы о качественном турникете. Даже если человек не владеет навыками домедицинской помощи, в случае ранения во время бомбежки рядом может оказаться кто-то, кто сможет оказать вам помощь средствами из индивидуальной аптечки. Эта война должна научить каждого, что наша жизнь — это прежде всего наша ответственность.
О планах после победы
У меня есть несколько мечт, и я делаю все возможное, чтобы они сбылись. Знаю, что после победы все собираются в Крым, а я мечтаю поехать на Кинбурн, как только его очистят от остатков россиян. Кинбурнская коса — это мой персональный рай на земле.
