Внешность обманчива

На одном из совещаний Катя Ауэр поняла, насколько обманчивой может быть внешность, и зареклась судить людей по одежде. Чего и вам желает.

Сидевший слева представился: Яче. Надеюсь, я ослышалась? Увы. Мне объяснили, что мой новый знакомый и, к несчастью, будущий коллега исправил родительский недочет, избавившись как от первой буквы неудачного имени, так и от последних четырех. Получилось Яче. Именно так: Ярослав, Чарльз, Егор.

Возможно, кто-то другой счел бы это оригинальным, но в последнее время со мной повадились поступать настолько оригинально, что мне хотелось бы увидеть рядом хоть что-нибудь традиционное и не отклоняющееся от нормы. В поисках признаков нормы я с надеждой смотрела на мир, но это был не тот случай. Сочетание рубашки лесоруба с яркими армейскими ботинками еще можно было вынести, если бы Яче завязывал шнурки, не позволяя им волочиться по асфальту. Образ завершали кудри неопределенной длины на фоне пятидневной щетины.

Еще недавно на вопрос «Можно ли в наши дни нарядиться ужасно?» я не могла ответить утвердительно. Ведь каким бы несуразным ни казался ты самому себе, в рамках какой-либо субкультуры любой гардероб — от малинового спортивного костюма до леопардового мини-платья с рукавами из голубого панбархата — будет символизировать норму
и притягательность. Но чем дольше я глядела на Яче, тем яснее мне становилось, что эталон неадекватности в одежде все же существует.

К счастью, я вспомнила, что следить за гардеробом Яче не входит в мои служебные обязанности, и вздохнула с облегчением. Но не тут-то было. Перехватив мой обличительный взгляд, застрявший на флуоресцентной заклепке джинсов Яче, Бобров назидательно сказал: «Исключительная важность твоей миссии, Катя, состоит в том, чтобы обстоятельно переодеть его к пятнице. В таком виде Яче не может появиться перед многоуважаемым заказчиком — мы проиграем этот бой, даже не начав». — «В чем ты его видишь?» — скептически отозвалась я. Бобров предложил для экономии бюджета оставить джинсы и укомплектовать их пиджаком. Яче покорным взглядом изъявил готовность принять мое шефство. «Если мы переоденем Яче, — заявила я с апломбом, — нам придется переименовать его в третий раз, потому что человека в пиджаке не могут звать Яче». К чести участников, все моментально осознали мою правоту, и Бобров предложил вернуться к делу.

Бобров был крупным парнем с огромной челюстью, коверкающей интеллигентное лицо. Помнится, когда я впервые увидела Боброва во дворе соседнего дома, выгуливающим собаку в рабочий полдень, подумала, что он бандит, мошенник или торгаш. Чем занят нормальный, небедно одетый человек в разгар трудового дня? Почему он не работает? Через день я встретила Боброва в тренажерном зале и укрепилась в догадках. Потом я увидела его автомобиль — это было одно из самых жутких произведений автопрома, напоминающее по цвету гнилой апельсин. Ну надо же! Такой привлекательный человек — и бандит. Когда я пришла на пресс-конференцию, посвященную выходу книги об истории житомирской живописной школы, встретила там Боброва и узнала, что он главный редактор культурного журнала, мне стало совсем дурно. Я не могу вам объяснить, почему. Видимо, потому что в разгар трудового дня я тоже могу находиться не на работе. И тоже хожу в качалку. Значит, посторонние могут думать, что я бандит. Хотя, пожалуй, не могут — у меня ведь нет такой челюсти.

Я никогда не видела у Боброва во рту жвачки, но даже представить не могу, чем еще можно сформировать такую челюсть. Бицепсы у него тоже огромные, и я не раз наблюдала, что происходило с незнакомыми людьми, когда Бобров открывал рот. Изъяснялся он витиевато, сложно подчиняя друг другу не менее трех предложений без запинки. У него никак не получалось разбить их на отдельные фразы, настолько важным он считал каждое лирическое отступление. Когда Бобров начинал фразу, это напоминало прыжок пьяного на роликах с десятиметровой вышки в бассейн — никто не ожидал, что ему удастся прокрутить это пятерное сальто. И когда он доводил мысль до конца, да еще и требовал от собеседников реакции, у тех перехватывало дыхание. Они с надеждой смотрели на его бицепсы, ожидая, что Бобров хоть как-то оправдает их наличие. Вместо этого он громко и безостановочно говорил малопонятные вещи. Зачастую они были настолько туманными, что к Боброву хотелось приставить референта, переводящего с русского на русский. В конце дня, проведенного с Бобровым, любой неприспособленный человек рисковал не только потерять слух, но и сойти с ума от ощущения собственной неполноценности.

Крекер, человек в обтягивающем белом джемпере с V-вырезом и в кепке, был единственным, кто пришел на встречу подготовленным. Перед ним лежал исписанный вдоль и поперек блокнот. Прозвище свое Крекер получил из-за мягкой, несвойственной мужчинам походки. Он так бесшумно подкрадывался к собеседникам, что казалось, будто собирается их убить или ограбить. Если бы при этом у Крекера был нежный голос и чарующие интонации, он выглядел бы почти органично. Но Крекер изъяснялся односложно и в такой стилистике, будто он правнук Эллочки-людоедки. Меня всегда интриговало, кто пишет за него эти нежные, добрые, исполненные здравого смысла тексты.

Глядя на такую странную компанию со стороны, невозможно было понять, что свело нас. К сожалению, мы это знали наверняка. Новая политическая партия, выступающая против интеграции Украины в Европу, попросила нас изготовить для нее социокультурный журнал, промоутирующий партийные идеалы. Это была настолько нелепая задача — взяться за нее следовало хотя бы для того, чтобы на славу повеселиться, провалить задание, получить нагоняй и, вероятно, волчий билет в профессии. Я не стала бы влезать в подобные затеи, если бы не моя душевная травма, требующая незамедлительного лечения в виде отвлекающих факторов. Пока парни упражнялись в брейнсторминге и выдвигали несуразные идеи вроде того, что исторически наш менталитет ближе к дальневосточному, и нам стоило бы регулярно писать о харакири, у меня перед глазами разворачивались драматические сцены последних дней моей личной жизни. Эти печальные раздумья прервал вопрос Боброва, ударивший по мозгам, будто пневматический кузнечный молот: «Как нам создать рубрику, дистанцирующую Украину от европейской моды?»

Я сделала вид, что в моей душе ничего не происходит, и непринужденно ответила: «Давайте писать об английской моде. Она достаточно вычурна». Бобров нахмурился и перебил: «Англия не только номинально числится в ЕС, но и предопределила европейскую моду несметным количеством новшеств. Нам требуется нечто настолько же антиевропейское, как кимоно, тюрбаны и бурки, но при этом носибельное, чтобы представители целевой аудитории вдохновились и взяли курс на личностную дезинтеграцию от Европы».

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЧИТАЙТЕ НА СЛЕДУЮЩЕЙ СТРАНИЦЕ

Зная Боброва, я научилась отлично понимать его с полуабзаца и отвечать без наводящих вопросов. «Есть отличная концепция, — бодро заявила я. — Давайте вспомним об отвратительном сервисе советского образца. В душах многих людей это вызовет ностальгию. Давайте напомним читателю, что хамство — оптимально приемлемый формат для него как потребителя». Я принялась вдохновенно перечислять, как именно меня унижали в магазинах одежды. Стараясь выглядеть абсолютно счастливой, я живописала, как продавцы оскорбляли мою фигуру, оценивали бюджет наряда, в котором я пришла, комментировали мою платежеспособность, вкус и манеру речи.

Когда я предложила тему статьи «Семь способов унизить покупателя», в глазах парней появился интерес. «Это настолько не по-европейски, что не придерешься, и такая концепция может быть сквозной по всему журналу. Добавьте к этому обзоры отвратительных музыкальных композиций, паршивых кинофильмов и бульварной литературы — и мы получим отменный продукт, промоутирующий в лучшем виде антиевропейские ценности».

Тень воодушевления исчезла с лица Боброва. «К сожалению, журналов, которые пишут о невыносимо ужасных тенденциях, и без нас предостаточно. Чем мы будем отличаться?» — «Качеством!» — безапелляционно выпалила я, и парни посмотрели на меня, как мне показалось, с уважением.

Как только наш разговор вошел в конструктивное русло и мы, казалось бы, достигли консенсуса, к столику подошла девушка. У нее была рыжая челка, какие носили в 2008 году, чтобы прикрыть слишком низкий лоб или слишком высокий и создать впечатление, будто 90 процентов времени девушка проводит в томном ожидании с полуопущенными веками. На ней был именно такой спортивный костюм, который в рамках одной из субкультур сочли бы эротичным, а в рамках другой — нормальным рабочим. В рамках моего личного восприятия девушка была ночным кошмаром, но Бобров отрекомендовал ее как нашу новую коллегу. Застольникова, так была ее фамилия, не стала дожидаться, пока кто-то из парней сообразит поднести ей стул, и кокетливо примостилась на стул Яче. Тот молча потеснился, и она погладила его по растрепанным кудрям.

Чуть не поперхнувшись от удивления панини с курицей, который я вопреки диете заказала в вечерний час, лишь бы заглушить душевную боль, с набитым ртом я спросила Боброва: «А кем вы пригласили работать эту даму?» Мне приходили в голову самые дикие варианты. Поочередный массаж сотрудников на протяжении рабочего дня для стимуляции творческих процессов? Стоп! Наверное, пиарщица — ведь она, если задуматься, лицо антиевропейского пиара. «Это наш редактор», — гордо и с нетипичной лаконичностью сообщил Бобров. В том, что девушка не умеет ни разговаривать, ни писать, ни тем более редактировать тексты и придумывать темы, не возникало сомнений.

Застольникова взяла инициативу в свои руки. «Мой папа — крупный бизнесмен, работающий в Арабских Эмиратах. Тамошняя цивилизация мощно противостоит Европе, предполагая альтернативные модели развития, куда лучше подходящие для нашего менталитета. Я изъездила этот регион вдоль и поперек и могу убедительно развенчать мнимое превосходство так называемых европейских традиций во всем, что касается частной жизни, личной коммуникации, деловых переговоров, чести, достоинства, потребительской культуры и элементов государственной пропаганды».

На этот раз я поперхнулась панини так, что Крекер минут пять колотил по моей спине, а Яче даже налил мне чаю. Речь Застольниковой настолько поразила меня, что, по свидетельству очевидцев, я несколько раз вскакивала из-за стола, бегала умываться и произносила бранные слова (культурный уровень каждого из присутствовавших не позволил сообщить мне, какие именно).

Я точно помню, что мы посещали дискотеку, где Застольникова угощала нас экзотическими видами алкоголя, проводя дотошную и подробную дегустацию. Смутно вспоминаются венесуэльский биттер и односортовая граппа. Потом Застольникова, поскольку сама она в рамках арабской традиции не выпила ни капли, самоотверженно села за руль моего автомобиля и любезно доставила меня домой, а парни так сочувствовали моему состоянию, что поехали с нами. Обрывки мыслей, посещавших меня той ночью — а цельными мои мысли не могли быть по определению, — напрочь опровергали родительские заветы.

Меня с детства учили, что одеваться и вести себя нужно в соответствии с собственным мировоззрением и родом занятий. Но все, что я наблюдала в тот вечер, убеждало меня — люди могут быть прекрасными сами по себе, даже если их, например, зовут Яче или они одеты в малиновый спортивный костюм. В четыре часа утра пришла sms от несостоявшегося избранника: «Я слушал твой диск и понял, что твой музыкальный вкус не так уж нелеп». — «Пошел ты к черту», — пробормотала я и принялась досматривать сон, в котором меня звали Тяка, и я в леопардовой парандже с малиновыми рюшами путешествовала с Застольниковой по злачным музеям Арабских Эмиратов, поражаясь многообразию мировой культуры.

---