Не будем делать вид, что мы об этом не знаем. Да, в Москве живут и богатые, и вовсе не богатые девушки. И как бы это странно ни звучало, некоторые представители этих прайдов дружати иногда даже пытаются эту дружбу сохранить
Она всегда звонит не вовремя. Например, когда стюардесса уже разносит шампанское и, мило улыбаясь, просит отключить электронные приборы. Или когда я стою в позе «собака мордой вниз», а мой персональный инструктор по йоге объясняет, как лучше прочувствовать мышцы спины. Хорошо, что ей всегда можно сказать: «Я перезвоню тебе попозже».
Я тоже всегда звоню ей не вовремя: то она ругается с соседями, которых она вовсе не заливала, просто трубы в перекрытиях прогнили, то она в деревне, а там сигнал совсем не ловит, но она всегда может сказать: «Я перезвоню тебе попозже». Мы никогда друг на друга не обижаемся, потому что мы — лучшие подруги с четвертого класса. В пятом мы были влюблены в одного и того же мальчика, в четырнадцать лет мы с ней совместно напились отвратительно приторного шампанского, и ей пришлось тащить меня домой, а я упиралась и требовала немедленно наловить в Чистых прудах устриц, на третьем курсе я была свидетельницей на ее свадьбе, потом она — на моей, а потом опять я — на ее.
Мы встречаемся раз в две-три недели. Обсуждаем детей, мужей, новые сериалы и бывших одноклассниц. Иногда она спрашивает, не могу ли я дать ей взаймы. Ненадолго. Когда она в первый раз спросила, нет ли у меня десяти тысяч на две недели, я удивилась: зачем ей столько? Оказалось, рублей. Хорошо, что я не уточнила. Я всегда даю, она всегда возвращает, хотя я не напоминаю. Если честно, мне даже немного стыдно напоминать ей о долге.
Это вообще проблема: почему-то с ней мне постоянно стыдно. Как будто мне повезло в жизни, а ей не очень, потому что она работает фармацевтом, а у меня собственное PR-агентство и богатый муж. И мне все время кажется, что я ее обижаю и указываю на скудность ее доходов. И поэтому становится все сложнее найти тему для разговоров. О мужьях не очень-то поговоришь: ее благоверного только что уволили с работы, так что он лежит на диване и смотрит телевизор. А мы как раз прикупили дом в пятидесяти километрах от Парижа. Там, между прочим, тоже прорвало какие-то трубы, но пожаловаться подруге я не могу, потому что боюсь, что она немедленно процитирует любимую поговорку моей бабушки: «Кому суп жидок, а кому жемчуг мелок». Моя канализация недалеко от Парижа — это «жемчуг мелок». Разговаривать о детях тоже тяжело: на каникулы я отправляю своего в Калифорнию, а она своих — к бабушке в Тверскую область, и опять мне становится стыдно, что родители моего мужа решили пожить в Калифорнии, а не в Тверской области. Проблемой становится даже место нашей с ней очередной встречи. «Конечно, в эту кофейню мы не пойдем», — говорит она. Я действительно туда не хожу. Но она, наверное, думает, что я туда не хожу из-за дешевизны, а мне просто кажется, что там пахнет подгоревшими свиданиями и неизбежным ожирением. А в мою любимую кофейню я даже боюсь ее звать, потому что когда-то мы с ней уже обсуждали эти цены. Она тогда сказала: «Чашка капучино может стоить таких денег лишь в том случае, если каждое кофейное зерно воспитывала специальная гувернантка, а молоко брали только от коров с IQ не ниже 165». Я не хочу, чтобы во время нашей встречи она думала об этих умных коровах. Приходится выбирать что-нибудь среднее — средний кофе, средние цены.
О чем бы мы ни говорили, я вижу, как за любой темой встают деньги. Большие деньги, маленькие, зарплаты, проценты, банковские счета, долги, займы. Встают, отпихивают нас и начинают разговаривать друг с другом. Я говорю: «Вот, я думаю начать новый проект, есть такой клуб...» — «Это прекрасно», — отвечает моя подруга, не дослушав. И мы некоторое время молчим. Пока мы молчим, наши доходы ведут свой разговор. Мой говорит: «Ой, извини, я не подумал, что ты настолько меньше меня, я не хотел тебя обидеть, не надо было мне вообще начинать эту тему». А ее зарплата ворчит: «Ну конечно, не подумал он. Да все ты подумал, ты просто хочешь мне сказать, что я ни на что не годна».
Проблема, «может ли мальчик дружить с девочкой», которую мы с подружкой отказались обсуждать в четвертом классе на внеклассном чтении, меркнет перед проблемой, «может ли девочка дружить с девочкой, если одна из них разбогатела, а другая нет». Это только Золушка была прекраснодушной и в бедности, и в богатстве, а в сегодняшней кризисно-сварливой Москве все персонажи женской прозы жизни постоянно срываются то в зависть, то в злорадство, то в стыд, то в стоическую гордость.
Однако психологи уверяют, что бедность и богатство тут ни при чем, и, поменяй нас местами, мы бы вели себя точно так же: я бы испытывала мучительное чувство вины за то, что мало зарабатываю, не могу соответствовать своей подруге и вообще отнимаю время у занятого человека, а моя подруга очень смешно рассказывала бы о калифорнийских родственниках и парижских законах. Если человек настроен на чувство вины, он найдет способ испытать это чувство. То же самое — с чувством зависти, ревности, любопытства, злости и любым другим. Материальные и социальные потрясения всего лишь ведут к обострению личных проблем. Например, некоторые люди приходят на встречи с одноклассниками, потому что им хочется вспомнить детство и посмотреть, что из кого выросло. Другие приходят на эти сборища, чтобы похвастаться своей новой машиной. Мы как раз недавно встречались всем классом, и самый забитый мальчик из нашего 5-го «Б» — тот, кого «короли класса» вечно посылали за сигаретами, — сообщил, что работает теперь в «Газпроме». «Я могу за всех заплатить, — куражился он, — заказывайте что хотите!» — «Да ты не волнуйся, — улыбнулся ему бывший «король класса», ставший мелким бандитом. — За всех заплатишь, я разрешаю». Мы с подружкой переглянулись: с пятого класса ничего не изменилось. Внутри нас сидят все те же глупые дети, и у них все те же стандартные реакции на любые события. Они все так же хотят быть не хуже других, или непохожими на других, или точно такими же, как все, и квартирный вопрос, как и большая зарплата, их лишь слегка портит, но не меняет кардинально.
Американские социологи выяснили, что если человек, настроенный на соперничество, начнет общаться с людьми из другого социального круга — теми, кто больше зарабатывает, то в первую очередь он попытается догнать своих знакомых не по уровню зарплаты, а по уровню трат. Точнее, понтов. Для таких людей встреча с разбогатевшими одноклассниками опасна. Не надо быть американским социологом, чтобы понять: виноваты тут не деньги, а личные качества человека. Завистливая бедная подруга и высокомерная богатая — это такой же стереотип, как несчастная богатая и счастливая бедная. Такой же, как бедная, но добрая падчерица и ее богатая, но капризная и злобная мачеха. Годится только для сказок и назидательной советской литературы. Да-да, мое чувство вины как реакция на богатство воспитано в советское время. Детские стишки про капризного мистера Твистера, обвинения учительницы в первом классе: вот ты живешь в самой богатой стране мира, а в Африке дети голодают. В первом классе было очевидно, что поддерживать надо бедных голодающих детей, а не жирных богатеев, а значит, и самой лучше быть бедным голодающим ребенком, а не богатым мистером Твистером. А моего одноклассника-«газпромовца» воспитывала не учительница, а чувство жестокой обиды: почему он хуже других? Надо заработать много денег, и тогда его бывшие обидчики поймут, кто здесь главный.
Но на самом деле настоящие проблемы прячутся в отношениях, а не в размерах зарплаты. «Желания делают человека богатым и бедным, а не обилие или недостаток денег», — сказал Иоанн Златоуст, и моя бабушка с ним бы полностью согласилась: это как раз про тех, кому жемчуг мелок и суп жидок. Если подруги и раньше были готовы ругаться по любому поводу, то и сегодня одна из них будет кичиться своим новым статусом, а вторая будет завистливо ворчать: «Да где тебе это понять, ты из-за границы не вылезаешь». А если у них и в нищие студенческие времена отношения были равными, то им и сегодня удастся найти общий язык, а может, и общее дело.
А может быть, я просто идеалистка, и любая старая дружба скукожится при виде новых ценников в магазине. Разве могут на равных общаться подружки, если одна из них не всегда позволяет себе даже самое необходимое, а другой даже излишеств недостаточно? Им придется проводить друг с другом все меньше времени, пока первая будет закатывать на зиму огурцы в деревне у бабушки, а вторая — нанимать людей, чтобы чинили парижские трубы. И постепенно у них не останется общей жизни, чего-то такого, что можно обсуждать, не объясняя. И о бывших одноклассниках они будут говорить уже с совершенно разных точек зрения, и довольно скоро одна найдет себе богатых знакомых со сходными интересами где-нибудь на светском рауте, а вторая подружится на родительском собрании с мамой такого же оболтуса, как у нее, и они будут самозабвенно перемывать косточки классной руководительнице своих сыновей...
Мы молчим еще некоторое время, а потом она говорит: «А ты видела последнюю серию «Доктора Хауса»? Как вот все-таки они умеют, ведь понятно, что с медицинской точки зрения страшная туфта, а оторваться невозможно. Как будто все его пациенты просто показывают ему, кто он такой. И вообще все люди, с которыми он общается, даны ему лишь для того, чтобы он понял, какой он зацикленный на себе дурак». — «Точно!» — радуюсь я, потому что только моя подруга умеет так неожиданно оценить фильм или книжку. И мы продолжаем говорить о голубых глазах Хью Лори, его перспективах с Кадди и психологии отношений. А наши зарплаты сидят с нами за столиком, скучающе оглядывают посетителей и ждут, когда можно будет вступить в разговор. Вот только я совершенно не хочу их слушать.
