«Слушай, откуда ты взялась»? Она удивленно посмотрела на меня, но потом, видимо, догадалась о смысле моего вопроса. – «А ты откуда? – спросила она, сжав мою руку. – Хотя это не важно. Важно, что мы можем спать у твоих соседей среди валяющихся носков. А потом говорить о Рэмбо». Я ликовал.
Из кружек, стоящих на столе, поднимается пар. Она сидит и закручивает табак в бумагу. Играет The Dresden Dolls. «Если тебя раздражает эта музыка, скажи – я выключу, – говорит она. «Знаешь, мне кажется, я буду любить все, что любишь ты, но если что-то не понравится, я скажу тебе об этом». – «Договорились». – «Она полновата, – говоришь ты, тыкая пальцем на какую-то девушку в журнале, – но я люблю уродливых людей. Главное, чтобы они не были ущербны изнутри». – «Я понимаю тебя. Черт, мама звонит, тихо! Я у Иры, мама, – говорит она и показывает мне язык. – Пары уже закончились, две отменили. Успокойся, мама! Давай. Ну, успокойся. Ну, давай мам, пока!»
«Знаешь, я, конечно, урод, но мне нравится, что ты врешь из-за меня». Она встала с пола, достала табак и принялась вновь закручивать сигареты. Она закручивает, облизывая эту чертову табачную бумагу. Я наблюдаю за ней, она немного суетится. «Всю жизнь мечтала работать на почте, – говорит она с нарочитым равнодушием, – потому что люблю марки клеить. Потом поняла, что люди сами клеят, мне расхотелось».
Затем мы курим. Я поднимаю голову, смотрю в потолок и выдуваю дым. «Знаешь, ты говоришь, что ты дизайнер одежды и что папа хочет отправить тебя летом в Сент-Мартинс, так? Но мне почему-то кажется, что мы запишем с тобой трек. Да, мы переплюнем с тобой Генсбура и Джейн Биркин. А может быть, переплюнем Замятина и его «Мы». А может, мы разбежимся через три дня. Я ничего не знаю и знать пока не хочу. Мне хорошо, тебе вроде тоже. Подумаем потом. Позже».
Я смотрю на нее, смотрю проникновенно, она замечает это и суетится: раздувает ноздри, на щеках румянец. Но движения ее плавны. Она волнуется не волнуясь. Вот она, некто, появившаяся в моей жизни, сидит здесь на полу, курит, скручивает мне сигареты и даже пьет пиво со мной, хотя совсем ничего не пьет. Через какое-то время мы оказываемся в постели. Ничего грязного мы не делаем. Мы только лежим в постели и курим. Курим эти сигареты. Я никогда не курил в постели. Я вообще сейчас не курю. Но мне нравится, что она скручивает эти штуки для меня. Мне нравится смотреть, как она это делает. Достает горсточку табака, кладет на колени бумагу, кладет на нее табак, затем подносит к губам, облизывает бумагу и скручивает эту штуку. А потом я курю. И вот мы лежим и курим. Смотрим в окно и молчим. Британский флаг развевается на балконе. Она говорит мне об этом. Я замечаю его. Мы выключили телефоны. Она сообщает мне, что сейчас прогуливает институт, хотя она прилежна и не пропускает ни одной пары. А мне приятно, что институт находится в пяти минутах от моего дома, но она лежит и курит здесь со мной. И мы выключили телефоны. Мы вышли на балкон и пьем чай. Мне нравится, что мы оба не любим зеленый чай, но непременно чай должен быть сладким. Когда я допиваю свой, я могу пить из ее бокала. Потому что он, черт его дери, сладкий. Она говорит, что любит комментировать все, что видит. Я прошу ее сказать, что она думает о тех четырех строителях, которые курят на соседнем балконе. «Они бездельники», – говорит она. Я не против.
Ее бабушка дружит с Кирой Муратовой, а Рената Литвинова бывает у нее дома, но мне нравится, что она, так же как и я, какого-то черта ввязывается в разговор с бомжами. Дает им мелочь. Потом я. Мы отдаем им всю мелочь.
Она носит с собой пятикилограммовый ноутбук. Я говорю, что он слишком тяжел для такой малышки, как она. Но она отвечает, что полтора года занималась айкидо, а дедушка научил ее садиться на шпагат. Она говорит, что ей не тяжело. Мы снова лежим в постели. Вставать из нее совершенно не хочется. Она читает Маяковского, а я пытаюсь работать. Мы лежим напротив. Вот уже раз пятнадцатый звучит десятисекундный отрывок из рэйдиохэдовского Thinking About You. Там что-то заело. Но мы не хотим вставать. Нам все равно. Он звучит двадцать пятый раз. Мы смеемся над этим. Я не говорю, что это любовь. Она вроде тоже так думает. Просто нам хорошо вместе.
Как беда не приходит одна, так и случайное счастье не остается с тобой навсегда. Бывает, проходит месяц – и все счастье из аорты блаженства прямиком отправляется в прямую кишку жалкого одинокого существования.
Как и почему это происходит – когда человек, казалось бы, с идентичной ДНК вдруг перестает тебя чувствовать и понимать? Едва первая волна доселе неведомого всепоглощающего упоения иссякает, ты вдруг слышишь, что стал не таким, как прежде. А каким я должен быть? – спрашиваешь сам себя. И почему я должен нравиться? Я сейчас не пьян, не грублю тебе. В чем дело? Я хочу быть таким, какой я есть. Я хочу быть плохим, когда мне плохо, хорошим – когда мне хорошо. Я не хочу самообмана и эскапизма. Я не хочу ездить в ботанический сад, чтобы поднять себе настроение. Слушать пение птичек, наслаждаться закатом. Это все синтетическое, черт подери!
Вы мне только вот что скажите: почему вы все исчезаете, когда вам хреново? Точнее, когда хреново нам? Да, я понимаю, здесь хорошего мало. Мужчина не должен ныть. Всячески согласен. Но почему, почему вы убегаете? Потому что так легче? А ты останься, ты пробовала когда-нибудь остаться? Ты попробуй остаться, когда горе с человеком случается. Знаешь, есть такая фраза, замечательная такая фраза: «Любить не так уж и сложно». И знаешь что? Херовая это фраза. Любить как раз таки сложно! Это во влюбленности изобретательного мало.
Но мы-то знаем, ребята, что наше настоящее, неслучайное счастье все еще впереди.
Читайте также:
Отношения строятся на общении. Говорить нужно обо всем: от ингредиентов для салата до выбора имени сына. В общении, искреннем и неподдельном, испаряются страхи и растет доверие. Но иногда хочется просто помолчать...
