.jpg)
Светлана Кравченко: Почему решили взять творческую паузу для Vivienne Mort? Как долго решались на это?
Даниэла Заюшкина: Для нас Vivienne Mort — это прежде всего возможность создавать музыку. Нам бы хотелось на время отойти от рамок и обязательств, которые появились у группы за десять лет существования, чтобы сохранить то ощущение свободы, которое нас вдохновляет заниматься творчеством. Нужно сделать паузу, «уйти из социума», перезагрузиться и решить, в какой форме продолжать.
С. К.: Чем планируете заниматься во время паузы?
Д. З.: Не знаю. Я не люблю планировать.
С. К.: Почему так часто менялся состав группы?
Д. З.: Я не задумывалась, почему это происходит и насколько часто. Я всегда была сосредоточена на песнях, и в разное время разные люди помогали мне их создавать. Если что, мы со всеми участниками остаемся в хороших отношениях и с некоторыми иногда играем вместе. Например, у нас есть друг, его зовут Женя Якшин. Официально он не числится в составе группы, но когда мы слышим, что в песне совершенно определенно есть место для гитарной партии, сразу же его зовем. А с гитаристом из первого состава Лешей Богомольным делаем совместно песню сейчас.
С. К.: Что подвигло вас в прошлом году отправиться в тур по церквям и филармониям? И довольны ли вы таким опытом?
Д. З.: Программа тура состояла из песен Vivienne Mort, адаптированных под камерное, почти академическое звучание. Она потребовала соответствующего антуража. На самом деле у нас не было задачи устроить «церковный тур». Когда мы стали искать концертные площадки, с историей, «с душой», то все они оказались филармониями, церквями, синагогами, костелами и иногда театрами. О некоторых из них я сняла влог, его можно посмотреть на нашем YouTube-канале. Считаю этот опыт не только нашим личным, ведь администрации большинства зданий впервые впустили в свои стены рок-группу.
С. К.: Вы утверждали, что музыке не нужны соревнования. Но в 2017 году пошли на Евровидение. Что изменилось после нацотбора?
Д. З.: Если внимательно посмотреть наше выступление, станет очевидно и понятно, что духом состязания оно совершенно не заряжено. Мы туда пришли с конкретной целью — спеть свою песню широкой аудитории. Песню услышали люди, которые, возможно, не ходят на концерты и о музыке узнают из телевизора. После Евровидения часто встречаю в письмах такие слова: «Слушаю вас после Евровидения-2017». Это самое ценное, что мы там приобрели — нашли слушателей, своих людей.
С. К.: Как отнеслись к номинации вашего альбома «Досвід» на Шевченковскую премию?
Д. З.: Была удивлена. Первая ассоциация – Глиэра, киевский институт музыки, в котором я училась на дирижерском факультете. На парах по украинской музыкальной литературе мы проходили биографии украинских композиторов. В некоторых биографиях встречалось предложение: «В таком-то году получил Шевченковскую премию за такое-то произведение». За оперу, за кантату, за концерт для фортепиано, скрипки и виолончели, например. Так что я всегда думала, что на Шевченковскую премию номинируют академических композиторов. Я благодарна людям, которые занимаются этой премией. За то, что высоко оценили наш альбом и номинировали нас. Мы старались, чтобы в нём сошлись содержание, форма и искренность.
С. К.: В жизни вы меланхолик, как и на сцене?
Д. З.: Позволю себе не согласиться. На сцене я не меланхолик, как и в жизни. Сразу же воскрешаю в памяти ангела с картины Дюрера, как он оперся головой на руку и смотрит вдаль. Мне кажется, меланхолик — это очень узкая дефиниция, с помощью которой нельзя описать человека ни на сцене, ни в жизни, только если он не придуманный для сказки Пьеро. Даже Эдгара По я бы не назвала меланхоликом, каким бы закрытым и отчужденным он ни выглядел на своем портрете.
Было бы легко и просто разделить всех людей на четыре категории, но люди сложнее.
Днём мы живые, подвижные и разговорчивые, учимся, интересуемся, общаемся, а перед сном внезапно думаем о смерти и чувствуем одиночество. Или наоборот, весь день были не в порядке, а к вечеру прояснилось и мы вновь активны и деятельны, как лучшие из сангвиников. Лично я по жизни много смеюсь и грущу. Стараюсь чаще думать, замечать. Учусь любить.
С. К.: Что сейчас есть в вашем плей-листе? Кто, кроме Баха, вас вдохновляет?
Д. З.: Ой, меня только Бах. Шучу. Просто почему-то в интервью-беседах меня часто спрашивают про Баха. Как если бы это был мой родственник.
«— Дана, как там Бах?
— Нормально, разбирала вчера его инвенцию».
А плей-лист делится на музыку, услышанную в детстве, и ту, что нашла сейчас. Случается, что человек покупает футболку с названием группы и на десятой стирке решает послушать, что за композиции этот коллектив играет.
Я, наоборот, зануда, к музыке отношусь очень серьезно. И постоянно ее ищу — такую, чтобы в ней сошлись мастерство, честность и содержание. Для меня важно, чтобы человек пел и играл о том, что действительно чувствует, полагаю, в этом ценность артиста. Он может себе позволить в музыке быть таким, какой есть, а мы у него этому учимся.
Его музыкальные мысли — глубокие, они что-то во мне меняют, вступают со мной в диалог, хотя я говорю на украинском, а он на малийском, хотя я жива, а он давно умер, потому что мы все связаны — атомами, сердцами, воздухом, звездной пылью, музыкой.
Моя любимая группа со времен подросткового возраста — The Mars Volta. Их я слушаю всегда. А вот кого я нашла в последние годы и считаю важными музыкантами для себя: Contemporary Noise Quartet (и квинтет, и секстет, они в разном составе собираются), Dhafer Youssef, Tigran Hamasyan, Hiatus Kaiyote.
С. К.: У вас была анорексия. Как сейчас держите себя в форме?
Д. З.: Я действительно достаточно долго жила со всеми симптомами, которыми сопровождается эта болезнь, приблизительно шесть лет. Когда вес стал начинаться на цифру «3», подумала, что это «хобби» подзатянулось и отбирает у меня значительную часть жизни, а постоянные мысли о худобе, возможно, занимают место более ценных идей и размышлений, так что я постаралась сместить внимание на более важные вещи.
Каждый день занимаюсь спортом и иногда посещаю три тренировки в день.
Мои подписчики в Instagram, возможно, думают, что я готовлюсь брать спортивные награды на Олимпийских играх или участвовать в спартакиаде. На самом же деле я так разогналась из-за своего перфекционизма: когда не потренируюсь хотя бы два дня — чувствую себя неспокойно.
Получается, мои привычки так или иначе держат меня в форме. Но я бы хотела обозначить, как важно, поддерживая форму, обращаться к знаниям и не совершать отчаянных необдуманных поступков, потому что вместо желаемого результата можно прийти к убийству организма.
С. К.: Когда окончательно решили не есть мяса, не носить мех и кожу?
Д. З.: Все в детстве. В пять лет я отказалась от мяса по причине того, что на него пустили моих сельских друзей-животных. Лет в 11 или позже отказалась от рыбы и так далее. Я не помню точной хронологии, потому что не считаю важным помнить когда.
Это ведь не аскеза и не подвижничество, и даже не рекорд, чтобы засекать время, сколько продержался.
Все это было давно, и я не чувствую, что живу без чего-то. Философия такова: все живое — пусть живет.
С. К.: Вы достаточно самокритичны и склонны к перфекционизму. Жалеете о чем-то сделанном / несделанном за десять лет существования группы? О чем именно?
Д. З.: Если рассматривать глобально, то не жалею ни о чем. Мы любим музыку и все свои действия прежде всего подчиняем ее требованиям. Я рада, что нам удалось до последнего быть ответственными за все, что делаем. Мы старались никогда не давать концертов ради аплодисментов или вторичных причин. Всегда стремились через музыку почувствовать больше жизни, перерасти себя, углубиться во что-то огромное и важное. Мы шли собственной дорогой, все делали от души, так что я не стану нас критиковать на публике. А сама себя поругаю, конечно, еще не раз — за пение мимо нот и дурацкую прическу. (Улыбается.)
