Первые дни войны мы жили в трехкомнатной квартире моей тети, прятались в ее подвале, а затем на первом этаже, потому что он окружен заборами. Но когда у нас пропали вода, свет и связь, мы решили переехать в квартиру брата Дениса в другую часть Бучи. Собрали матрасы, подушки, пледы, клетки для животных, еду. Если бы мы могли тогда знать, что квартира Дениса, расположенная на втором этаже девятиэтажки, станет для нас ловушкой. В первые дни были интернет, мобильная связь, свет, вода, но постепенно все исчезло. А самое страшное началось тогда, когда детский сад, расположенный напротив нас, оккупировали. Туда подъехала военная техника, танк, тентованная машина. Солдаты с белыми повязками выломали дверь, нашли людей, которые прятались там в укрытии, и начали выгонять их на улицу. Мы боялись, что они поднимутся на второй этаж садика, а это прямо окна в окна. С тех пор мы перестали ходить по квартире, только ползали.
Спустя некоторое время они начали стучать в дверь подъезда, а потом и по квартирам. Мы поняли, что наша квартира, которая еще вчера была условным укрытием, сегодня стала тюрьмой, потому что в подъезде стоят российские военные с автоматами, готовые стрелять без предупреждения. «Выходите, безопасная зона», — стучали они нам в дверь. В тот момент я держала в руках кролика и молилась, чтобы он не издал ни звука, чтобы никто не мог догадаться, что в квартире кто-то есть.
Самым страшным для нас было отсутствие какой-либо информации, четыре дня мы были с нулевой связью. Поэтому мы решили наблюдать за врагом: иногда подходили к окну, надеясь, что через плотный тюль нас не будет видно. Единственным развлечением в первые дни была для нас игра в карты, но впоследствии нас отругал сосед, чтобы мы не привлекали лишнего внимания шумом.
На третий день они уже дергали ручки квартир и мы поняли, что им что-то нужно. Тем людям, которых они вывели из подвала, разрешали выйти на улицу и попить воду. То есть ничего с ними не делали, но и не отпускали. И мы опасались, что они собирают жильцов, чтобы потом прикрыться ими как живым щитом при входе в Киев. Мы начали планировать, что сможем выскочить из окна: связывали все простыни, которые были дома, обсуждали, кто за кем будет лезть, кто будет спускать животных. Ситуация становилась все более напряженной, и наше воображение рисовало страшные картины: как они врываются в наш дом, как грабят, насилуют или убивают нас. Информационный вакуум и бытовой дискомфорт тоже оказывали давление на моральное состояние. И хотя мы успели набрать воды в ванну, смывать в туалете было страшно, поскольку у Дениса очень громко текла вода по трубам. Мы приняли очень сложное решение для нашей семьи: ходить в туалет другим способом, который не нуждается в смывании. Это было не ведро. Ужасно, что мы даже не успели все это потом утилизировать.
Однажды вечером мы решили бежать. Мы обсуждали варианты: а если будут стрелять во всех, а если скажут ложиться? Единственное, что мы не обсудили, — это что мы будем делать, если будут стрелять в одного. Мы настолько боялись поднять эту тему, хотя и понимали, что может произойти что угодно.
Мы знали, что делаем шаг в бездну, но бездействие было для нас страшнее, чем риск.
Мысленно мы прощались с каждым, но решение было принято. Мы завели будильник на четыре утра, чтобы успеть собраться и затем выйти из квартиры. Конечно, никто не спал, тело тряслось от страха, за окном были слышны выстрелы. Оказалось, что рашисты выбили дверь в чью-то квартиру и обустроили себе там базу, чтобы стрелять из окон в сторону Ирпеня. Мы слышали их топот, а потому боялись издать хотя бы звук. Когда в четыре утра зазвенел будильник, я еще раз переспросила, все ли готовы идти. Я понимала, что у нас будет всего полчаса, а дальше — неизвестность.
Мы все взрослые люди, и как же нас нужно было запугать, чтобы мы боялись выйти из своей квартиры? Потому что в нас могли стрелять из любого окна, не спросив, кто мы.
Мы оделись, сказали каждому, как любим друг друга, максимально тихо вышли из квартиры с кроликом и котом. У нас был план эвакуации: порядок, кто за кем следует. На улице было темно, но выпал снег, подсвечивавший путь. Возле подъезда мы увидели тентованные машины, что в них — техника или люди, никто не знал. Мы остановились, и мама сказала «Идем». Это были самые страшные сто метров. Пугаясь каждого шороха, мы вышли с улицы, затем шли вдоль железной дороги, прошли несколько остановок и увидели мужчину с автоматом. Он заметил, как мы отскочили в лес, и заговорил с нами по-украински: «Не бойтесь, быстро идите сюда». Я заплакала. Стало ясно, что мы на территории Украины, что мы под защитой.
К точке эвакуации из Ирпеня мы шли 4,5 часа — через взорванные мосты и под обстрелами.
Когда автобусы привезли нас в Новобеличи, эмоции взяли верх. Все, что мы держали 14 дней в себе, вырвалось из груди. Мы просто не верили, что в современном мире такое могло случиться с нами, что нам пришлось через это все пройти.
Сейчас мы во Львове, собираемся через Польшу ехать к сестре в Германию. Я в относительной безопасности, но чувствую себя ужасно.
Все стадии отрицания прошли, сегодня я пытаюсь принять ситуацию и чувствую, что моя жизнь никогда не будет такой, как прежде.
Когда я вернусь в свою квартиру? Когда устроюсь на работу? Когда начну зарабатывать хоть какие-то деньги? Когда увижусь со всеми родными? Мы разделяемся: кто-то из мужчин вернется в Киев, кто-то остается во Львове, а мы с женщинами уезжаем из страны.
У меня ничего нет. Паспорт, кролик, переноска и миска для него, одна кофта, и та погрызена кроликом, потому что он сильно испуган. Все. У меня ничего больше нет.
