После начала полномасштабной войны художница по костюмам Екатерина Маркуш временно прекратила свою деятельность. Когда она эвакуировалась на Закарпатье, начала волонтерить — организовала в селе пошив тактических аптечек. Однако через несколько месяцев отправилась в зарубежный тур для реализации нового проекта — археологической оперы Chornobyldorf.
Творческая работа композиторов Романа Григорева и Ильи Разумейко рассказывает о мире на обломках возникшей после катастроф цивилизации. По сюжету потомки человечества строят новое поселение на руинах атомной станции. Они пробуют заново создать культуру, быт и образ самих себя. Внешний вид актеров становится изображением новой постапокалиптической эпохи, где каждый артефакт является символическим.
.jpg)
Как художница создавала сценические костюмы, как переживает войну и почему призывает больше рассказывать за границей о событиях в Украине, читайте в эксклюзивном интервью Екатерины Маркуш для ELLE.
Екатерина Маркуш о том, как попала в команду Chornobyldorf
Раньше я не была знакома с Ильей и Романом, однако видела их оперу IYOV и побывала на опере-антиутопии GAZ в Театре им. Франко, где работала. Увиденное очень поразило меня. Всегда радуюсь и вдохновляюсь, когда вижу качественный, крутой продукт, сделанный в Украине. Помню, тогда еще подумала, что было бы прекрасно создать что-нибудь в коллаборации с этими талантливыми безумцами. Как известно, мечты материализуются…
Прошел год — и мы работаем вместе над «Чернобыльдорфом». Все, как говорится, сложилось: композиторы (они же режиссеры) искали художника, который бы создал костюмы для оперы, а у меня как раз закончились съемки полного метра у Сергея Маслобойщикова. Коллега по кино посоветовала мою кандидатуру ребятам. Собеседование скорее походило на дружеский разговор. Рома с Ильей описывали идею Чернобыльдорфского мира, показывая провода и платы, инструменты, купленные на блошиных рынках, и рисованные схемы-партитуры. Они были просто одержимы идеей создать этот «антифутуристический мир». В то время в проекте уже была хореограф Кристина Слободянюк и несколько перформеров, не хватало только художника. Через неделю после первой встречи я принесла свои наброски. Вывалила груду бумажек на пол студии, и мы стали все это перебирать и обсуждать. Так стартовало наше сотрудничество, которое длится уже три года.
Это была командная работа на всех этапах. Композиторы активно приобщались к созданию образов, вместе со мной ездили на рынки, где мы буквально на вес скупали платы, провода, пластиковые пластины. Я могла что-то советовать не только по поводу декораций и реквизита. Кроме костюмов я создала для спектакля несколько инсталляций. Одна из них — конструкция-портал «Ангел». Наш перформер Евгений Баль тоже работал над созданием нескольких объектов для представления. Мой коллега, сценограф Юрий Любас, помогал в разработке макета декораций. У нас получилась коллаборация — непростая и логистически, и географически, и физически. Мы ведь снимали видеоконтент в двух выездных экспедициях, а потом адаптировали костюмы под перформанс. Но в результате имеем современную археологическую оперу — сложное, интересное, синтетическое художественное произведение.
Особенности работы над костюмами в опере
Когда эскизы утверждены, начинается подбор материалов. Игра с фактурами — это мое любимое. Обычно я веду весь процесс — от выбора базовых тканей до поиска фактур для микродеталей и аксессуаров. Далее следует процесс пошива. Раньше в театре в моем распоряжении был цех, в котором работало более 15 профессиональных швей. В случае «Чернобыльдорфа» пришлось искать мастериц, которым я могла бы доверять. Находились они в разных уголках Киева. Это несколько усложняло процесс коммуникаций и примерок, но мы справились. Уже через несколько недель артисты репетировали генеральный прогон в костюмах.
После 24 февраля у нас не было возможности встретиться всей командой и технически делать все, как мы привыкли: обсуждения, примерки, репетиции. Перезагрузить оперу, чтобы показать ее на престижном фестивале в Роттердаме, оказалось не так-то просто. Кроме того, к нам присоединились оперные певцы, на которых нужно было адаптировать костюмы, а для кого-то даже сшить с нуля. Например, впервые именно в Роттердаме появляется героиня, которую играла Назгуль Шукаева. По сюжету она рассказывает шаманскую историю. Для нее наряды создавали из того, что было у меня под руками в закарпатской деревне. Доделывали костюм в Ивано-Франковске, в цехах местного театра. Без всякой примерки. Под звуки воздушных тревог. Большая часть команды в то время была в разных уголках Украины, кто-то за границей. Поработать в полном составе мы смогли только благодаря тому, что нам предоставили место для репетиций в Вене. Фактически это было единственное безопасное пространство с начала войны, где все смогли встретиться и собрать и элементы декораций, и костюмы.
В отличие от традиционной оперы в Chornobyldorf нет либретто в классическом понимании. Однако есть отдельные новеллы — истории, вмонтированные в общую канву сюжета. Каждая история имеет своих персонажей — это боги, простые смертные, мифологические существа. Образы яркие и неоднозначные. Конечно, на их создание вдохновляла музыка. Возможность послушать хотя бы черновые наброски позволяла мысленно погрузиться в мифический Чернобыльдорфский мир.
Ключевым элементом в одежде Чернобыльдорфского человека стала микросхемная плата — олицетворение техногенного атомного мира. Это уникальный артефакт, транслирующий кодекс доатомной эпохи. Она имеет и декоративную функцию — платами украшается одежда и головные уборы, из них создаются украшения. По легенде, Чернобыльдорфцы придают этому артефакту и ритуальное значение. В шлемах-коронах полуобнаженных Верховных богинь плата становится символом власти тоталитарного матриархата, а на рубашках Чернобыльдорфского люда — украшением-оберегом типа вышивки на древних вышиванках. Золотой цвет плат и музыкальных инструментов — это референс Золотого века.
Мы создавали максимально воображаемую среду. Фикция, продуманная до деталей. Однако есть практические вещи, которые невозможно обойти. Следовало учитывать сценическую пластику актеров. Ведь весь спектакль — это живой перформанс: каждое движение диктует форму и фактуру костюмов. Поэтому часто на репетиции я брала с собой элементы, которые хотела использовать в одежде, и предлагала артистам протестировать их на себе. Потом мы вместе смотрели, не требует ли их пластика изменить что-нибудь в костюме.
Перформеры в опере танцуют в штанах-плахтах. В традиционный украинский горбаток я добавила конструкцию саронга — элемента одежды азиатского костюма. В результате получились брюки-юбка — это максимально освободило движения. Как говорят наши перформеры, это тот эффект от костюма, который они ожидают, когда разными способами работают со своим телом.
Одна из певиц оперы Назгуль Шукаева сказала мне: «Твой костюм говорит, он поет». Это, пожалуй, самый лучший комплимент, который я когда-либо слышала, работая с вокалистами. Для певцов техническим нюансом в костюме есть способность в нем петь. Я могу затянуть солистку в невероятный корсет, и это будет иметь удивительный эффект на сцене. Однако из-за ограниченности движений она не сможет извлечь из себя свой прекрасный голос, не раскроет его в полную силу.
Люди постапокалиптического времени в опере Chornobyldorf
Взглянем на образ Чернобыльдорфского человека. Этот костюм напоминает украинский этнический наряд. Но естественная фактура конопляной рубашки здесь необычно сочетается с очень контрастными материалами — пластиком, разными металлами, резиной.
Интересный образ актрисы Марички Штирбуловой. Она в черном свадебном платье, потому что по сюжету это ее сон. Жених тоже в платье — в таком же, как и невеста. В этом заложен глубокий матриархальный подтекст. Фигура женщины гипертрофированно подчеркнута с помощью выразительного аксессуара — черного свадебного венка-короны, создающего раскрытый аккордеон на голове перформера. Им она сама себя венчает.
Обнаженное тело здесь тоже является костюмом. Сразу скажу: это не стремление эпатировать публику. В контексте перформанса обнаженное тело становится инструментом, посредством которого мы говорим на языке искусства. Прежде всего это о свободе и ощущении себя. То, что Чернобыльдорфский человек пытается сделать, оказавшись в постапокалиптическом мире, почувствовать себя в новом пространстве и координатах. Тело человека будущего само по себе не изменилось. Изменилось отношение к телу. Думаю, Чернобыльдорфского человека не очень смущает, обнажен он или нет. Более того, среди персонажей оперы есть Боги и Богини. У них нет сомнений в совершенстве их тела, его естественности.
Вообще, в европейских театрах давно считается нормальным то, что у нас до сих пор цензировано. Помню, как лет десять назад ездила на конференцию за границу, где увидела, как выглядит physical theater. Тогда была просто поражена тем, как перформеру с довольно пышными формами удавалось так умело владеть своим телом, что казалось, она могла делать с ним что угодно на сцене. Она была так свободна, пластична и классно натренированна физически, что работа с обнаженным телом только делала очевидным ее высокий профессиональный уровень. Это настоящее искусство.
Екатерина Маркуш о том, что изменилось в ее жизни после начала полномасштабной войны
В первые дни масштабной войны у меня не было и мысли о творческом труде. Я погрузилась в волонтерскую работу. Организовала в закарпатском селе, где временно поселилась, сшил тактических аптечек. Мне казалось это нужнее. К тому же меня сильно спасает механическая работа. Действовать — это то, что мне было очень нужно в первые месяцы ужаса. Поэтому вместе с другими женщинами-волонтерами я садилась за швейную машинку и по несколько часов в день клала строчку за строчкой на местной мебельной фабрике.
В начале апреля мы с командой оперы собрались в Zoon поговорить, кто и как себя чувствует, есть ли силы вернуться к работе. В процессе разговора стало ясно, что именно сейчас нам необходимо показать оперу всему миру. Мы должны говорить, что Украина — европейское государство со своей самобытной культурой. Что, несмотря на войну, наше искусство развивается и несет мощные смыслы. К тому времени Роман и Илья уже написали музыку «Колыбельной для Мариуполя» — перформанс, дополнивший документальные кадры из оккупированного города. Они твердо решили презентовать работу за границей, накануне премьеры «Чернобыльдорфа» в Роттердаме. Мы договорились возобновить репетиции дистанционно и начали подготовку к гастролям.
Сегодня для многих художников возможность продолжать свою работу — это способ научиться жить в новых условиях. Однозначно любой украинский культурный продукт сейчас будет восприниматься через призму войны. И здесь важно, с каким месседжем мы обращаемся к международному сообществу. Надо говорить, кричать о войне на языке искусства. Красиво, громко кричать, делать это любым способом, который поможет сделать этот крик слышимым. Думаю, нет нужды говорить о высоком уровне ответственности за качество произведений, которые мы транслируем по миру. Это и так понятно.
Война определенно влияет на творчество. Свои сегодняшние ощущения я могу сравнить с началом Революции Достоинства в 2014 году. Тогда мне было неловко, когда мы ставили со Стасом Жирковым сказку «Щелкунчик» в театре Франко. Происходила абсолютно сюрреалистическая история: в то время, когда снайперы сидят на президиуме, и нас просят не выходить из мастерской, потому что на улице стреляют, когда куча моих друзей, знакомых и близких находятся на Майдане, мы должны репетировать детскую сказку. Конечно, мы репетировали, а потом шли вниз, на Крещатик.
.jpg)
Несмотря на все, я сейчас учусь жить в моменте, ценить жизнь, каждую ее минуту, благодарить за то, что могу до сих пор заниматься любимым делом. Хочется больше заботиться о близких мне людях. Моя подруга сейчас на фронте... Она прекрасный филолог, моя золотая умница, постоянно находится в зоне риска. Каждый день думаю о ней, пишу, говорю спасибо за то, что она есть и что делает для меня и других украинцев.
