То, что мы теряем сегодня в Новой Каховке, — не просто наследие прошлой эпохи, а воплощение смелых идей ведущих архитекторов и художников Украины, с любовью к югу и украинским традициям, опровергавшим болтовню об «исконно русском юге».
У моей бабушки всегда был пышный сад. Между малинником и обильными кустами сирени цвели георгины, пионы, бульденеж и разноцветные тюльпаны. Свой цветник бабушка обустроила рядом с садом, в котором росли яблони, груши, абрикосы, посаженные моим прадедом. Все детство прошло среди тех кустов и деревьев, возле которых выросло несколько поколений моей семьи.
За садом бабушка ухаживала с особой любовью. Сломать какую-то ветку было страшным грехом. Бабушкино детство пришлось на 1940–50-е годы. Именно тогда Советский Союз к многочисленным налогообложениям — например, на картофель, молочные продукты, солому, приусадебные территории — ввел еще и налог на фруктовые деревья и кустарники. Он был выше в несколько раз налога на зерновые культуры. Поскольку людям нечем было платить, повсеместно по селам начали массово вырубать сады. Облагались налогом не плоды, а стволы. Но предсказать, будет ли урожайным новый год, невозможно, а налог нужно платить. Поэтому своими руками люди должны были уничтожить десятки старинных сортов яблонь, груш, слив, айвы, черешни, вишни, земляники, смородины, орехов, малины. Этот «гениальный» налог был отменен в 1954 году. Почти два десятилетия после этого была ощутима существенная нехватка фруктов. Но что хуже всего — тогда мы навсегда потеряли много редких сортов деревьев и кустов.
Когда налог упразднили, люди начали засаживать деревьями не только приусадебные участки, но и участки за пределами своих дворов. Так поступала и моя семья. Груши, яблони, сливы высадили даже на холме за домом. Это было исцеление для тех, кто собственными глазами видел, как показательно бригады с красными звездами рубили их сады или ставили перед выбором, и тогда приходилось брать топор и делать это самостоятельно. Поэтому семейный сад — это святое место. Бабушка им ужасно гордилась.
На второй год войны, лишенная возможности попасть домой из-за оккупации родного города, я во что бы то ни стало хотела поехать в деревню, чтобы прикоснуться к своему цветущему наследию, а вместе с ним — к своему второму дому, где прошла треть моего детства. В нашей деревне я не была почти пять лет, с тех пор как дом продали и бабушка переехала в город, ближе к детям. Чуть меньше, почти два года, я не была дома, в Новой Каховке. Российские военные зашли на танках в мой город в первые часы полномасштабного вторжения. В оккупации оказались родные, друзья, одноклассники со своими детьми, учителя, дома, улицы, наша набережная как из кино и, конечно, ГЭС. Тогда я думала, что это хуже всего — не знать, чем помочь, кроме как собрать гуманитарку и средства, не влиять ни на что и постоянно чувствовать тревогу из-за опасности, в которой находится все твое родное. Но самое плохое случилось потом.
В ночь на 6 июня я не могла заснуть, но телефон решила не проверять. Когда наконец провалилась в сон на один час, проснулась от сообщения брата. Он прислал видео, и я увидела то, чем нас пугали в детстве: оккупанты взорвали ГЭС, вода безудержным потоком из Каховского водохранилища ринулась затапливать сначала мой город, а потом весь регион. Выросшие там мгновенно поняли, что будет дальше.
Люди в местных чатах написанными словами кричали, как вода затапливает их дома, и они не знают, что делать. Кто мог, спасал себя и остатки своей жизни. Через несколько часов в сети появились новые видео. На них до краев затопленными стояли беседки в парке и Летний театр, подтопленный был до первого этажа Дворец культуры, а перед ним плавали два лебедя; вода подбиралась к историческому центру города и соседней с нашим домом улицей. Было понятно: на чудо надеяться не стоит. То, что россияне не украли, уничтожит вода. Из самого ценного дома — семейная библиотека, вышитые рушники бабушки, фото родных, кого уже нет с нами и чьи лица теперь остались навеки только в памяти: их невозможно передать по наследству детям и внукам.
Вода уничтожала не только семейные сокровища, она уничтожала наследие дедов-прадедов всего города. Новая Каховка возводилась рядом с гидроэлектростанцией. На строительство съехались самые яркие, талантливые инженеры, архитекторы и художники. Многие потом остались жить в молодом городе. То есть мы, все жители Новой Каховки, являемся потомками тех, кто этот город построил. И вот он на наших глазах рушился: сначала под обстрелами российских военных, а потом от воды вследствие подрыва оккупантами ГЭС.
Трагедия Херсона сопровождалась историческими экскурсами во всех СМИ: о том, что из-за возведения гидроузла в 50-х годах советы затопили историческую местность Великий Луг с ее уникальной растительностью и средой обитания многих видов животных и птиц. Эта территория принадлежала когда-то Запорожской Сечи. Затоплены были и десятки сел. Это верно. Но помешать большому строительству, задуманному тогда Сталиным, было невозможно. Поэтому в основу строительства и ГЭС, и города легла философия Александра Довженко: когда что-то разрушается, нужно строить. Кинорежиссер приехал на строительство гидроузла, чтобы запечатлеть в своем новом фильме исторический момент, который обернулся драмой для региона и для многих семей.
На фоне новой трагедии уже в 2023 году меня удивляло, что никто среди медиа не говорил о том, что именно мы губим сегодня. Это не просто советское наследие, а воплощение смелых идей ведущих архитекторов и художников тогдашней Украины — с любовью к Югу, к его украинским традициям, — разбивавшее болтовню об «исконно русском юге».
Город не был хаотичным или случайным. Новую Каховку построили в соответствии с единым планом. За основу взяли концепцию города-сада. Таких городов по всему миру только единицы. Вдоль Днепра на сыпучих южных песках разбили роскошный парк, гармонично переходивший в жилые кварталы. Было ощущение, что ты живешь в постоянно цветущем саду.
Кроме проектировщиков, инженеров и архитекторов к работе над образом города присоединился Александр Довженко. Он стал соавтором Дворца культуры. В частности, на финальном этапе мастер предложил не перекрывать ротонду черепицей и обустроить на ней летнее кафе с видом на Днепр, плавни и ГЭС. Также на крыше появился вожделенный Довженко сад в виде панно на фронтоне ротонды, в технике резьбы по сырой штукатурке с мозаичным наполнением, изображавшим сказочную птицу в центре упругого узора из цветов. Сама крыша воплощена из вдохновенных мечт кинорежиссера о морских волнах — в глазурованной темно-зеленой черепице, чтобы она переливалась, как наше море... А пол выложили рисунком из красных, черных и белых цветов, типичных для украинских ковров.
Для оформления Каховского водохранилища Довженко предложил фигуры князя Святослава и Богдана Хмельницкого, а для комплекса построек гидростанции — две запорожские чайки на воротах и башнях шлюза, фризы с барельефами скифских баб. И это в 1950-е годы!
Именно по просьбе кинорежиссера из Академии архитектуры в Новую Каховку отправили группу художников и архитекторов, среди которых был ученик Михаила Бойчука, расстрелянного в 30-х годах НКВД, — Григорий Довженко. В память о своем учителе вместе с другими мастерами он взялся за украшение зданий и административных сооружений уникальными яркими орнаментами и резными панно, полностью изменившими вид города. Этими «каменными вышитыми сорочками» с неповторимыми куманцами, птицами, деревьями жизни, из которых растут подсолнечники, кукуруза или колоски пшеницы, украсили более двухсот домов. Ни один орнамент не повторялся. Почти сто лет назад во время репрессий советы намеренно уничтожали произведения бойчукистов — сегодня уникальная работа одного из последователей Михаила Бойчука под угрозой уничтожения из-за уже полномасштабной войны, которую развязала Россия.
Все, что разрушается, — не просто дома с искусно вырезанными панно, не просто музеи, наполненные картинами часто малоизвестных широкой публике художников, и не просто красивые мозаики, гармонирующие с лепниной на потолке. Все это создано и воодушевлено украинской землей, ее многовековыми традициями. Кроме ностальгических воспоминаний местных жителей это доказательства нашего существования, которые формируют коллективное сознание и идентичность. Чтобы через сто, двести или пятьсот лет дети наших детей, не видевшие этой или предыдущих войн, получили в наследство время, запечатленное в архитектуре, монументальном искусстве, живописи или даже в парке с многовековыми деревьями, которых наверняка не будет нигде больше в мире. Именно поэтому россияне пытаются оставить за собой выжженное поле. «У вас так красиво! Жаль, если будем отступать — ничего здесь не оставим». Эти слова они говорят местным.
У сердца нет покоя, когда ты не можешь попасть домой. И подсознательное постоянно воспроизводит одни и те же сюжеты снов: как ты идешь по протоптанным тропинкам своего города, поворачиваешь к дому и ощущаешь даже во сне знакомый оркестр ароматов цветущих деревьев.
Я не знаю, смогу ли когда-нибудь показать все это своему трехлетнему сыну в реальной жизни еще раз, поэтому летом мы сели в авто и поехали в бабушкину деревню, чтобы он прикоснулся к еще одному важному семейному месту вместе со мной.
Волнение накрывало. Знакомый поворот, наша улица, дом... И вот я стою в бабушкином дворе — а сада нет. Нет пахучей сирени, нет прадедовой яблони, нет и любимых бабушкиных георгин. Вместо них — ульи с пчелами. А наш сад новый владелец вырубил. Наверное, им не годятся наши груши. Не думала, что сердце может разбиться дважды, но это произошло.
Нам разрешили зайти внутрь дома. А там — почти все как раньше: скрипучая дверь, мазаная печь, бабушкины дорожки и шкафы, даже частично библиотека! Дом продавали наспех, и все вывезти не успели. В одном из углов — старая икона с искусственными цветами, только над ней нет рушника, как было раньше. Я не удержалась и заглянула в один из ящиков. Видно, что в доме не живут, а используют его как место хранения вещей. Потому и ящик пуст. Но в дальнем углу лежит что-то похожее на кусочек оторванного конверта. Беру его, а там — маленькая фотография. На ней мой прадед! Тот самый, чьи груши с абрикосами срубили. Для потерявшего почти всю материальную семейную память это как золотой слиток! Значит, приехали не зря.
Напоследок, на выходе со двора, я решила сделать на память фотографию. Солнце как раз заливало двор, заполняло пустоту, образовавшуюся на месте сада. Чтобы композиция сложилась в кадре, я сделала еще несколько шагов назад к холму за забором. Потом еще несколько шагов назад, спустилась по лестнице ниже — и вдруг в кадр влезает невзрачное дерево, зажатое между старой липой и плотным некошеным сорняком. Это же бабушкина яблоня! Мгновенно уничтоженный семейный сад ожил вторично в единственном уцелевшем дереве, а с ним и все мои деды-прадеды. Бабушки нет уже два года, а ее яблоня есть, и она пахнет так же, как и тогда, когда она со двора кричала: «Дети, не срывайте яблоки, еще зеленые!»
Текст: Анна Лодыгина
Коллажи: Юлия Портарескул
