Военный дневник жительницы Тростянца: «В наш двор прилетел снаряд»

В ночь на 24 февраля мне почему-то не спалось до самого утра. Когда я услышала первые взрывы, подумала, что это так громко соседи собираются на работу. Но когда позже от взрыва задрожали окна и межкомнатные двери, мне стало очень страшно. Я разбудила своего парня и в панике так и не смогла больше уснуть. Два месяца до этого мы обсуждали новости о возможном вторжении россии, но до конца не верили в то, что такое произойдет, поэтому то утро стало для нас настоящим шоком. Тростянец не мой родной город, я живу здесь в частном доме родителей моего парня всего полтора года, но уже успела полюбить этот город. Здесь очень красивая природа, много мест для отдыха — настоящий рай для души. Я до сих пор не понимаю, за что над этим городом так поиздевался враг.

До обеда 24 февраля мы слышали взрывы, но вскоре через Тростянец в Сумы начала ехать российская техника. К сожалению, в городе не было наших блокпостов, и тероборона еще не успела сформироваться, так что российские войска зашли беспрепятственно. Сначала солдаты были веселые, махали нам, но, когда наши начали их выбивать, они стали вести себя агрессивно. Уже в первый день в Тростянце была первая жертва среди гражданских: расстреляли мужчину, который ехал на автомобиле в направлении Сум.

На второй день на крыше вокзала уже работали их снайперы, там также пострадали гражданские, некоторые попали в больницу. Магазины и аптеки были разграблены уже 25 февраля, больше всего оккупантов интересовал алкоголь (возможно, поэтому они вели себя так жестоко). Мой парень успел закупить основные продукты, когда в город только въезжали танки. Дома у нас был картофель, консервы, запасы круп (хорошо, что мама парня — запасливая хозяйка). Через неделю в городе начало исчезать электричество, а за ним и вода. Газ был до последнего, пока снаряд не попал в наш двор. Мы хорошо запаслись водой, набрали в бутылки, в бидоны и канистры. К колодцу ходить было страшно, я вообще не покидала двор до 12 марта. Как только что-то стреляло или взрывалось в городе, я сразу бежала в погреб — из душа, мокрая, в халате. Интернет был очень слабым, ловили его по всему двору, чтобы прочесть хоть какие-то новости или связаться с моими родителями, живущими в Шостке. Когда объявили о первом зеленом коридоре, мы побоялись ехать. Мой парень сходил в разведку, увидел, что людей подолгу не выпускают из-за обстрелов, трижды возвращали назад (русские войска пользовались периодом тишины, чтобы обстреливать из Тростянца Ахтырку и перегонять технику). Ждали второго коридора. В пять утра 12 марта нас разбудил отец моего парня со словами: «Давайте собираться». Это было сложное решение, вещи мы собирали со слезами. Уезжали я, мой парень и его младший брат. Отец остался дома, поскольку выпускали только одного мужчину призывного возраста, если он был за рулем.

Процесс длился очень долго, было много людей, все авто выстроились в колонну, передвигались очень медленно. Кстати, уехать могли только те, у кого были свои автомобили. Вначале в город не пускали никакого транспорта для эвакуации, а все маршрутки, скорые и даже катафалки из бюро ритуальных услуг были захвачены оккупантами. Я лично видела, как россияне сидели в одном из таких автобусов — почему-то без окон и с нарисованной буквой Z.

Мы проезжали мимо поврежденных админзданий, вокзала... Стоять в очереди было очень страшно. И так же страшно было смотреть на российских военных, которых было очень много, и все с оружием. Вблизи нас начали летать снаряды, мы выбежали из авто и некоторое время сидели под забором. На первом блокпосте российские военные проверяли наши вещи, багажник, капот. Меня несколько раз спрашивали, есть ли у меня телефон, а я просто смотрела им в глаза и не могла произнести ни слова. Я уже знала, что телефоны забирают, поэтому в своем все удалила, выключила его и спрятала в авто. А вот у моего парня телефон забрали. Посмотрели все: Viber, Telegram, галерею, спросили, что такое «Приват24» и что было в удаленных файлах.

Нам повезло, что нас проверял молодой военный, ему было лет 18-20. Показалось, что ему было перед нами даже неловко. Он говорил нам: «Понимаете, так надо». Но потом к нам подошли другие россияне, что-то долго обсуждали и в конце концов забрали телефон. Как только мы отъехали, сразу позвонили оператору, чтобы заблокировал номер и все карты. Потом видели, что кто-то заходил в Viber и Facebook, видимо, им удалось подключиться. Слышали, что у некоторых людей на блокпостах забирали продукты, ноутбуки, бытовую технику. Мы ничего такого даже не рискнули брать. Кроме телефона у нас отобрали разве что vape. Но его не жалко, он старый был. Потом еще раз пять нас останавливали, проверяли вещи и багажник и снова спрашивали о телефонах. На что мы отвечали: «Забрали на первом же блокпосте». Один из оккупантов, который проверял наши вещи, был родом из Донецка. Он говорил: «У вас еще здесь нормально, у нас было гораздо хуже». Слышала, что в Тростянец пришло много ДНРовцев, искавших наших воинов АТО, чтобы отомстить.

Только в Сумы мы ехали часа четыре, потом двигались через Полтавскую область в Черкасскую. В автомобиле ничего не включали, уже настолько привыкли к тишине. Мы даже дома в Тростянце очень мало общались между собой, видео в телефонах смотрели с минимальным звуком. Мы слышали, что по городу ходили оккупанты, мародерили, выгоняли людей из домов и поселялись в них. Потому мы сохраняли тишину.

Через 10 дней после нашего отъезда позвонил отец и сказал, что в наш двор прилетел снаряд. Были разрушены гараж, летняя кухня со всей бытовой техникой, газовой плитой и котлом. Отец показывал нам видео, как вся кухня горела синим пламенем, огонь перекинулся на дом, и, хотя его успели погасить, в доме отвалилась одна стена, вылетели окна и межкомнатные двери. Отец выжил только потому, что успел укрыться в погребе. С имуществом мы все мысленно простились еще в первые дни войны, потому что это было вполне предсказуемо. Сегодня мы знаем точно: материальное ничего не стоит, главное — человеческая жизнь.

Хотя отец и обустроил одну комнату, из-за отсутствия коммуникаций он вынужден ночевать поочередно у своих друзей и знакомых. Уезжать из города он категорически отказывается, хочет отстроить дом, и я его понимаю. Мой парень на днях тоже поехал к отцу, повез ему продукты и бензин (с горючим там до сих пор сложная ситуация). Вместе они немного разгребли завалы, поставили забор, который вынесло во двор соседям, фотографировали и документировали разрушения.

К счастью, Тростянец освободили от оккупантов, сегодня в городе убирают тот беспорядок, который они после себя оставили. На вокзале, в городском совете — везде, где они жили, — мусор и вонь, разбросанные матрасы.

Первые дни после эвакуации я удивлялась тому, как люди могут улыбаться и жить нормальной жизнью. Я постоянно чувствовала вину, что мне удалось спастись, когда другие мои соотечественники остаются под обстрелами. Но возвращаться домой мне пока страшно, риски все равно остаются. К тому же нам фактически негде жить. Боюсь воздушных тревог, сирен, боюсь пережить этот ужас еще раз. Сегодня я в относительной безопасности, но дергаюсь от каждого шороха. Когда резко открывается дверь, меня всю трясет. Никогда не думала, что такое может случиться со мной. Казалось, что это все другая реальность, какой-то страшный фильм. Я не знаю, когда у меня пройдет этот страх и пройдет ли вообще. Или, может, нужно с этим смириться и жить дальше? Не знаю.

*Имя и фамилия рассказчицы изменены из соображений безопасности

---