коллаж: Юля Портарескул, фото: Марианна Шафро
ELLE Журнал Time включил вас в топ-100 самых влиятельных людей 2022 года в категории «Новаторы». Севгиль, поздравляем!
Севгиль Мусаева Никогда не думала, что могу оказаться в одном рейтинге с Сарой-Джессикой Паркер. (Улыбается.) Мне очень приятно, но я еще этого стыжусь, честно.
ELLE «Украинская правда» — очень влиятельный ресурс. Именно его открыло большинство украинцев утром 24 февраля, и именно из него узнают состояние дел сегодня. Готовились ли вы к полномасштабной войне?
С. М. Что будет война, я почувствовала еще в декабре. Однажды вечером мы с моим партнером были в заведении, которое полностью погрузилось в атмосферу праздника. Перед этим с моим хорошим другом, редактором The Economist, мы обсуждали, что и как будет происходить. И он сказал мне: «Через два месяца мы будем вспоминать или что это все произошло, или как хорошо, что мы этого смогли избежать в последний момент». И я среди вечера говорю партнеру: «Будет война». У меня пошли мурашки по коже, я начала плакать и собираться домой. Я об этом даже написала в своем новогоднем поздравлении: «Люди, живущие на переломе исторических эпох, очень часто этого не чувствуют, потому что не понимают. Этот вечер я запомню, с него будет начинаться моя книга». Именно в тот момент я поняла: это последний праздник перед чем-то страшным, люди живут и отдыхают как в последний раз.
Вечером 23 февраля я допоздна засиделась в офисе со своим замом. Мы здесь редактировали интервью министра обороны Алексея Резникова, еще и спорили о заголовке. Он говорил ставить шекспировское «стрелять или не стрелять, стоять не будет». Я говорю: «Нет, давай возьмем название, что Киев — это православный Иерусалим, бомбить Иерусалим недопустимо». У нас каждое утро выходит статья в 5.30. И вот 24 февраля текст открывается с этим заголовком, когда уже в Киеве слышны взрывы.
В 5.30 мне написал глава СНБО, что будет экстренное заседание Рады, а дальше мне начали звонить по телефону со всего мира. Я выпускница двух программ (в Оксфорде и Гарварде), поэтому у меня очень много знакомых журналистов. В США еще был поздний вечер, многие не спали. Мне позвонила Мирослава Гонгадзе, увидела меня в пижаме и начала кричать: «Ты что, сумасшедшая, где твой тревожный чемодан, немедленно уезжай!» В пижаме я работала где-то до 11 часов непрерывно.
ELLE Был ли предварительный план по функционированию УП на случай войны?
С. М. В конце января мы провели опрос среди сотрудников УП, кто откуда планирует работать на случай полномасштабного вторжения (из Киева или из другого города/страны), вскоре у нас состоялся тренинг по первой помощи.
Я сама себе напоминала тогда девушку из фильма «Не смотрите наверх», кричавшую, что сейчас упадет комета.
Кто-то мне верил, кто-то не верил, но уже 15 февраля я обратилась к коллегам со словами: «Сегодня три человека должны уехать из Киева и работать дистанционно». Странное дело — ты не веришь в судьбу или знаки, но так сложилось, что среди тех людей, которые уехали первыми, была семейная пара из Бучи. Через две недели их безоружного 73-летнего отца расстреляли рашисты. Лишь чудом они взяли с собой сына, ведь бабушка настаивала, чтобы он оставался дома и не пропускал школу. «Спасибо, что ты заставила нас тогда уехать, потому что мы не знаем, что было бы», — писала мне коллега Светлана.
За три дня до начала войны я села и за ночь составила протокол безопасности для работников УП: что делать, какие вещи брать с собой. А 23 февраля нам привезли два бронежилета и две каски.
У меня было предчувствие беды, но я никогда не думала, что все будет происходить столь грубо.
В какой-то момент я говорила коллегам в Карпатах: «Готовьтесь, вам наверняка придется работать круглосуточно». К примеру, я вообще не спала, не могла физически. Только на пятые сутки отключилась где-то на три часа.
УП стал вторым по посещаемости сайтом в Украине после Google: 7–8 миллионов уникальных пользователей в день, миллиард просмотров страниц за первый месяц.
ELLE Усилили ли вы каким-то образом защитный протокол против DDoS-атак?
С. М. В первые дни проблемы с DDoS-атаками были огромные, одна из таких атак стала самой большой в истории УП, когда количество запросов превысило 200 тысяч в секунду. Именно перед началом войны мы приобрели дорогую программу защиты серверов, которая нас и спасла. Тогда легло много ресурсов, и это было для меня самым болезненным вопросом. История с вывозом редакции — это история не только о физической безопасности, но и о безопасности работы: чтобы у людей был доступ к Интернету и чтобы они могли писать.
На всякий случай я нашла еще сотрудников за границей, а когда произошли взрывы на телевизионной башне, попросила еще четырех коллег покинуть страну и уехать в Польшу. Меня охватил реальный страх, что сейчас все мы останемся без связи и без информации. Лично я планировала оставаться в Киеве до последнего. Но мне начали звонить из посольств и предупреждать, что мое имя есть в списках оккупантов. Кроме того, я очень боялась блэкаута: если бы я потеряла связь с редакцией, лучше от этого точно никому бы не стало.
ELLE Изменилась ли миссия УП на время войны? Сместились ли акценты по освещению политики в условиях военного положения?
С. М. Конечно, с началом полномасштабного вторжения определенные политические расклады, привычные для нашего сайта, утратили свою актуальность. В течение недели мы ставили только новости. Даже люди, занимавшиеся расследованиями, репортажами, аналитикой, также помогали делать новостную ленту. Мы искали информацию, привлекали все свои ресурсы для проверки, ведь фактчекинг очень важен: чем больше источников, тем лучше. Наш журналист-расследователь Михаил Ткач, всегда занимавшийся коррупционными делами, сразу переориентировался на российскую элиту, и мы начали отслеживать их самолеты и яхты. Моя любимая история: когда Михаил определил геолокацию российских яхт, передал точные данные европейским партнерам, а на следующий день эти яхты были арестованы. Это журналистика в действии. Таких ситуаций действительно было много: когда информация помогала, когда журналист помогал своей стране.
ELLE Подобные материалы — это часто личный риск…
С. М. У меня была такая история: мы собираемся публиковать на сайте список русских солдат (120 тысяч), в то время как мои родители, а также родители некоторых коллег находятся в пригороде Киева. И ты понимаешь: теоретически у рашистов могут быть их адреса. И возникает тяжелый человеческий выбор: публиковать и таким образом ставить под угрозу жизнь родителей или не публиковать? Где-то в обед мы ставим на сайт информацию, и только к вечеру после многочисленных уговоров родители соглашаются покинуть населенный пункт.
ELLE Ваше интервью с командиром «Азова» Денисом Прокопенко от 8 мая прочли почти 200 тысяч человек. Как удавалось налаживать контакты и держать связь с азовцами? Как происходило общение?
С. М. Я лично была знакома с родственниками ребят, которые попросили меня подключиться. Например, передать письмо Папе Римскому, найти возможности, чтобы он это письмо все же прочитал, потом через свою подругу с турецкого телеканала Habertürk TV мы записывали обращение «Волыны» (Сергей Волына, командир морпехов. — Прим. ELLE) к Эрдогану. С помощью Starlink стало возможным наше интервью с командиром «Азова» Денисом Прокопенко. Также я держала связь с заместителем командира полка Святославом Паламарем (позывной «Калина»). Когда он мне послал сообщение о выходе из «Азовстали», я как раз была в Нью-Йорке на встречах в ООН. Помню, как ответила ему: «Скоро увидимся!» — и в истерике вылетела из помещения. Единственное, что они попросили перед тем, как снесли свою телеграм-группу, — чтобы о них не забывали. Поэтому мы записали недавно интервью с Екатериной Прокопенко и будем пытаться делать что-то и дальше. У меня были дни, когда я каждое утро просыпалась с мыслью об «Азове», слушала их голосовые сообщения и плакала. Там действительно было очень много попыток их вытащить, там было очень сложно.
ELLE Считается, что в условиях горячей фазы войны вопросы, не относящиеся к фронту и дипломатии, автоматически становятся второстепенными. В то же время мы видим новости о разоблачении махинаций с гуманитаркой в Черновцах и Черкасской области (на высших уровнях), о петиции относительно недоверия омбудсмену, читаем посты жителей оккупированной Херсонщины о том, кто, как и почему «сдал» регион. Как вы считаете, нужно ли журналистам сейчас освещать и такую сторону войны? Где та граница между тем, что сейчас актуально, а что нет?
С. М. Я считаю — нужно, если это позволяет избежать дальнейших ошибок и если такой негативный опыт предотвратит ситуацию.
Утаивание правды — ложная стратегия, ведь рано или поздно все становится явным, правда всегда всплывает.
Это совет прежде всего государству. Потому что я не раз узнавала какие-то неприятные инциденты задним числом, когда, скажем, за хищение гуманитарки увольняли «по-тихому». А я за то, чтобы государство взаимодействовало с народом сразу, чтобы закрывать вопросы.
ELLE Как вы оцениваете работу своих международных коллег в освещении войны в Украине? Каким ресурсам доверяете больше всего? И есть ли тенденция к угасанию интереса со стороны мировых СМИ?
С. М. Когда я в марте приехала в Арканзас на похороны своего одногруппника из Гарварда и парня моей родной сестры (журналиста Брента Рено расстреляли в Ирпене рашисты. — Прим. ELLE), я заметила, что подавляющее большинство контента американских телеканалов заполнено Украиной. Сегодня интерес к нам немного угасает, но людей, которые все понимают, становится все больше. У меня есть несколько групп с международными журналистами, где я регулярно делюсь разными ссылками и заявлениями. И нас очень все поддерживают. Ни разу мне не отказали в помощи, в частности, когда я просила опубликовать что-то об «Азовстали».
ELLE На какие сценарии сегодня настроены вы и ваша команда?
С. М. В том, что мы победим, я уверена на сто процентов. Вопрос в цене и во времени. Мы вернем свои территории и сможем восстановиться. Потому что Россия — это очевидное зло для многих. В то время как наши люди отвоевали право на свою территорию и на свое существование. Мир это увидел, мир это ощутил. Такую поддержку Украине я еще никогда не чувствовала. Даже в США встречаешься с людьми, и все они восхищаются смелостью нашей нации.
На самом деле я считаю, что мы уже победили, ведь мы сохранились как государство, выкристаллизовались как нация.
Нам давали всего три дня, и по их плану мы должны были быть в оккупации или вынужденной эмиграции. Нам уже повезло, и победа наша, просто мы этого еще не осознаем.
