Практически каждый день я спал с новой женщиной. Утром просыпался с незнакомкой, днем работал, а вечером отправлялся на поиски очередной женщины.
Однажды я напился больше обычного. Не помню, как оказался в клубе. Помню, что музыка там играла очень громко. Ничего нельзя было услышать. Толкали и наступали на ноги. Пьяные женщины обвивали мужские шеи. Одна девушка посмотрела на меня. Потом снова. Когда возникает взаимная симпатия даже на уровне взгляда, я всегда знаю, что делать дальше.
– Идем, – сказал я губами.
– Куда?
– Туда, – я провел ее в «тихий» уголок клуба, где не так много людей и можно было хотя бы как-то поговорить. Общались мы минут 20. Потом она начала меня целовать. Я был не против. Ничего не вижу плохого в том, что тебя кто-то целует. Отличная вещь. Сердце поет, и все дела.
Мы провели вместе сутки. Ночевали у друзей. Ничего не было. Я напился. Она тоже. Но все-таки она сказала: «Я могу целоваться в первый день знакомства, но спать – нет». «Договорились, – я уже знал, что похотливые женщины так заигрывают и готовы на все. – Завтра в 21.00 на Хрещатике».
Утром мы поехали в одно место пообедать. Ничего особенного: борщ, пельмени, водка. Я был удивлен: спать в первый день не хочет, а водку пьет. Вот так номер. Потом неожиданно для себя мы оказались в туалете этого заведения. Стою без штанов. Пьяный. И тут понимаю: надо же мне снять брюки. С нее. Снял. Она лезет в трусы.
– Стой! – говорю ей и убираю руку из трусов. – Кто-то идет. Слышишь, кто-то говорит?
– Так идет или говорит? – спрашивает.
– Да какая разница! Мы в туалете заведения. Народу полно, все слышно.
– Поехали ко мне, – предлагает она. Пауза. – Да, поехали ко мне.
Опомнись! Опомнился в машине. Мы ушли не расплатившись. Наплевать. В машине лезла в трусы. Приехали к ней. Большая комната. Тусклое освещение. Мама с томным лицом пишет картину. Мы – пьяные и веселые. Эта дура снова лезет мне в штаны. А я смотрю на маму. Она пишет картину. Глупая картина – наша ситуация. Эта дура вытаскивает руку из штанов и, взяв мою, тащит в свою комнату.
– Отвали, – говорю я, замечая изображение на картине. Изображение на лице матери еще не найдено. Женщина уверенно держит кисть и смотрит на картину. Она в халате и у нее красные волосы.
– Скалярия? – спрашиваю.
– Что? – дарит мне первое слово мать.
– Скалярия на картине? Вы рисуете скалярию?
– Золотая… Золотая рыбка.
– Идем, – говорит эта дура.
– Отвали, дай поговорить.
– Некогда мне разговаривать, я работаю, – произносит мать с равнодушием.
Дочь куда-то исчезла. Я стою и смотрю на библиотеку. Она шикарна и огромна. И, как на подбор, выстроились мои любимые авторы: Набоков, Зощенко, Лоуренс. Аккуратно задвинув назад шершавый томик Стриндберга, я пошел в спальню. К маме. Света не было. Пьяное создание, я задевал своим телом какие-то предметы декора. Декор. Какое ужасное слово. Ладно, черт с ним. Мать лежала в кровати под одеялом. Я стремительно бросился к ее кровати. Сел на краешек. Мать оставалась невозмутимой. Она молчала.
– Хорошая библиотека, – пауза. Я держал в руке стакан с коньяком и соком. Дурацкая смесь.
– Дедушкина еще. Так, иногда покупаю книги. Поддерживаю традицию.
– Вы одиноки? – зачем-то спросил я. – Мне кажется, вы одиноки. – Она лежала и молчала. – Мам, ты тоже в шоке? – спросила зашедшая в комнату дочь.
– Иди отсюда, дай поговорить. Не видишь, дело у нас. Сама не своя, что ли?
– Да что здесь вообще происходит? – возмущенно бросила дочь. – Ты как себя ведешь?
– А что не так? Я что, вызвал саперов, сообщив им о заложенной в вашей квартире мине? Что не так, я тебя спрашиваю? Молчишь. Я разговариваю с твоей матерью. Она тоже молчит. Ей одиноко, ты разве не замечала этого до сих пор? Дура.
Мама молчала, дочь снова ушла.
– Хотите чаю? – предложила она вдруг.
– Нет, спасибо. Хотя да, пожалуй, – я протянул ей руку. Она взяла мою руку. А дочь-то все в штаны лезла. C рук надо начинать. Дура. Пили чай. Что-то говорил. О картинах, о библиотеке. Может, об искусстве. Только она молчала. Вышла дочь. Прикрывая одной рукой лицо и щурясь, она спросила: «Кто из вас не суеверный, вынесите мусор». Я картинно встал и вынес. Я не люблю суеверия. Они беспочвенны. А я люблю почву. Даже когда ее нельзя рыть. Вернувшись, я застал маму одну и снова взялся за свое:
– Вы не одиноки, слышите?! – громко сказал я. – Еще ничего не кончено, понимаете?
– Кончают все одинаково: или умирают или жидким, – сказала мама, едва приоткрыв рот. Она смотрела на стену. Раздался громкий звук. Это дочь, зацепив вазу, позволила ей разбиться вдребезги.
– Черт! Что же это такое?! Ты или идешь со мной в комнату, сукин сын, или убираешься вон, понял?! С тобой одни проблемы. Убирайся, я сказала.
– Завидовать маме – преступление. Дура. В штаны меньше нужно лазить. Ладно, пойдем спать. И не ори.
Мы пошли спать в ее комнату, но еще часа три она говорила, что я хам и нигилист. Я не соглашался. Потом извинялся. На следующий день ей запретили со мной общаться.
– Ты второй человек в жизни, с кем мне мама запретила общаться, – сказала она.
«Видимо, мама, наконец выговорилась», – подумал я и заснул.
Читайте также:
Есть женщины, простите за выражение, глупые. Глупость их порой бездонна, как Марианская впадина. И знаете, иногда так и хочется на этом поиграть. В общем, я люблю откровенно навешать лапши. Но – глупым женщинам. Только им.
